Не жалею, не зову, не плачу...

произошло несчастье, утром обнаружили в ванной мертвого раздатчика Федю

Пионерку. Что удалось выяснить? С вечера он приказал санитарам разогреть титан,

появился его педераст Мотя, они закрылись, потом Мотя ушел, наступила ночь, вся

больница улеглась спать, а утром – натюрморт. Воды в ванной по самый край, лежит в

ней Федя, совершенно голый и словно бы спит под водой, как рыба. На вскрытии

обнаружили следы алкоголя, причина смерти стала ясна – выпил, распарился, задремал

в теплой воде и захлебнулся. Прежде чем вскрывать, осмотрели татуировку –

картинная галерея. Одно бедро обвивает толстый удав и целит раздвоенным языком в

сторону члена. На спине кинжал, и не просто красуется, а в действии – всажен под

лопатку, и надпись: «От друга». На ягодицах тоже есть что посмотреть, на правой

играет кошка, на левой мышка, и еще на головке члена муха, такое накалывают уже

под наркозом, но главное на груди – слева Ленин, справа Сталин, а посредине

Кремлевская башня со звездой и лучами. Пришел в морг оперуполномоченный, и

первый его вопрос: нет ли признаков насильственной смерти, поищите следы. Следов

не было – утонул в нетрезвом состоянии. Но скоро я узнал, Пионерка был сукой, а

дальше ты уже сам догадывайся, как было дело в ванной. Из женского пола он

признавал только пионерок, обязательно в галстуке, но сидел не за изнасилование, а за

карман, до этого за шантаж, а ещё раньше за мошенничество, за все такие дела больше

двух лет не дают.

Из вольных появилась еще Зазирная, старший лейтенант медицинской службы,

фигуристая бабенка, военфельдшер. Явилась как-то при всех регалиях – два ордена

Красной Звезды, орден Отечественной войны, штук пять медалей, прошла от

Сталинграда до Берлина, по всем статьям баба не промах, сразу положила глаз на

Вериго. Она еще не работала с нашим братом, но быстро вошла в роль и со мной

только так: зека Щеголихин, сходи туда, принеси сюда. Светлана Самойловна называла

нас всех по имени-отчеству, меня просто Женей и всегда на вы, у нее избыток

вежливости. Светлана вольняшка не типичная, а вот Зазирная – в самый раз. По

рекомендации Вериго меня назначили ординатором терапевтического отделения, для

начала мне 15 больных (а потом и 20, и 25, да плюс ночное дежурство). По утрам я

делал обход вместе со Светланой, заполнял истории болезни, выписывал назначения, и

сам же их выполнял. Пульников сначала делал операции один, вскоре появился из

вольняшек Бондарь, тоже хирург, лет тридцати, полноватый, румяный, улыбчивый,

стали делать сложные случаи вдвоем, а я стоял рядом с ними и наблюдал весь

операционный день. Конечно же, мечтал принять участие.

Другая жизнь началась не только в медсанчасти, но и по всему лагерю. Огромный

клуб КВЧ с фотографией, библиотекой и кинобудкой, новая баня, парикмахерская – все

было сделано для рабочего поселка Соры, для тех, кто будет жить здесь при

коммунизме, а нас, как только объявит Москва по радио, что комсомольцы в Соре на

Всесоюзной ударной досрочно закончили комбинат, развезут этапами на другие

ударные. Между прочим, начальником банно-прачечной части стал мой знакомец

Хабибулин, вся его свита шестерок заняла места в каптёрках, в истопниках, и на

складе.

По другому зажила КВЧ – культурно-воспитательная часть. Как с неба свалилась

большая библиотека, газеты появились, «Правда», «Красноярский рабочий»,

«Советская Хакасия» и даже «Литературная газета», уму непостижимо. Каждую

неделю привозили кино, появился Жора-киномеханик, открылась фотография, в любой

день можешь прийти и запечатлеть свой портрет для истории, причем шмотьё можешь

надеть вольное – бобочку (рубашку) белую, лепень (пиджак) черный и галстук,

именуемый по фене гудком, или гаврилкой, чтобы ничего лагерного. В кабинете

начальника КВЧ появился даже приемник, можно ловить хоть Москву, хоть Ленинград.

Артистов набрали большую бригаду, причем интернациональную – лирический тенор

венгр Леонид Лангбауэр, он спел что-то на 58-10, поляк, циркач-фокусник, тоже по 58-

й, прекрасный гитарист из Ленинграда Рубашкин, он пропил с другом бархатный

занавес и не давал нам сейчас покоя: кодеинчику бы, дионинчику бы! Лабухи

собрались один к одному щипачи, фармазоны и охмурялы, засияли духовые

инструменты, полный набор. Теперь я чуть-что бежал в библиотеку. Кроме трудов

Ленина и Сталине, были тома Гёте и Шиллера, Шолохова и Леонова, книги о войне,

стихи Маяковского. Но особенно меня поразил Энциклопедический словарь Гранат с

лиловым овальным штампиком: из библиотеки такого-то. Осудили кого-то с

конфискацией, и вот мы имеем шанс просветиться. Шикарнейшее издание Брокгауза и