Не жизнь, а роман!

Ага не был отважным героем битв, но благодаря ему господин мог спокойно отдыхать и безмятежно спать. «Повелитель шатра», — так смеялись над ним другие аги, но это из зависти. Многие выполняли намного больше поручений, но ага Яваш пользовался полным доверием Нур ад-Дина и всегда оправдывал его. Он подбирал ближайших слуг при перемещениях, он следил за приготовлением пищи в походе, он заботился о телохранителях Нур ад-Дина. И только когда военачальник жил во дворце, то роль аги Яваша сводилась к минимуму, но он оставался важным вельможей.

— Вы не мёрзнете? — прервал затянувшуюся паузу ага.

— Нет, мне хорошо. Если было бы жарче, то пришлось бы скрываться в доме. Я родом из северных стран.

— Я видел северянок, они все светловолосы, вы не такая.

— И всё же прохлада для меня предпочтительнее.

Снова замолчали. Заговаривать о Берте, не зная, сколько рядом с ним воинов из замка, было рано.

— У вас красивый дом и сад, — перевела она тему разговора.

— Когда я сюда приехал, здесь было всё разрушено до фундамента, но я восстановил подаренный мне дом, а сейчас слежу за ремонтом ближайших мечетей.

Катя не стала обращать внимание, что нынешние мечети ещё недавно были церквями.

— У вас щедрое сердце и отличный вкус.

— Мой отец любил и умел строить. Он всегда считал, что помимо службы надо овладеть каким-либо ремеслом. Я не научился строить дома, как он, но всю резьбу по дереву внутри дома сделал сам.

— Так те дивные узоры на дверях, резной сундук — ваши?

Ага покраснел от удовольствия и, заметив, что жизнь по-всякому может сложиться, а богатство одно из самых непостоянных удовольствий, добавил:

— Ветер жизни иногда свиреп. В целом жизнь, однако, хороша. И не страшно, когда чёрный хлеб, страшно, когда чёрная душа. Это Гийяс ад-Дин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури*

(Гийяс ад-Дин — прозвище или титул, в данном случае «помощь религии». Абу-ль-Фатх — абу — обращение к мужчине, а Фатх — это имя сына или дочери. У нас отчество после собственного имени, а у арабов сыновство. Омар — личное имя. Ибн Ибрахим — сын Ибрахима. Аль Хайям — прозвище, почётный титул, возможно, указание ремесла отца «палаточный мастер»; и последнее адрес: из Нишапура).

Катерина, уже зная, как сложно с арабскими именами, изо всех сил соображала, чтобы понять, знакомо ли европейцам имя названного поэта, потому что некоторые слова в прозвучавшем имени показались ей знакомыми.

— Омар Хайям?! — в удивление воскликнула она.

Яваш расцвёл и закивал, подтверждая, что гостья правильно переиначила имя великого человека.

— Ваши люди именно так называют его, но я преисполнен благоговения перед ним, и не могу сократить имя достойнейшего человека.

— О, простите, я пытаюсь знакомиться с вашими традициями и правилами, но у меня нет учителя. Однако слава этого поэта-учёного-философа разошлась далеко. Вот послушайте, это его слова?

«Глаза умеют говорить. Кричать от счастья или плакать.

Глазами можно ободрить, с ума свести, заставить плакать.

Словами можно обмануть, глазами это невозможно.

Во взгляде можно утонуть, если смотреть неосторожно…»

— Да, да, а вот это вы знаете?

И ага цитировал слова Омара Хайяма об истиной дружбе, которая распознаётся в беде, или о пустой болтовне, приносящей вреда больше, чем ярые враги у стен города; о подхалимах, льнущих к власти; и чести, подвергающейся испытаниям на протяжении всей жизни.

Частенько Яваш переходил на родной язык, забывая, что гостья не очень хорошо знакома с ним. Но Катерина увлеклась, поддалась обаянию вдохновлённого аги и даже сама бралась что-то вспомнить, немного коряво переводя с русского на французский или латынь, и с удовольствием наблюдала какую радость её усердие доставляет аге. Его улыбка, сияние глаз, порыв поделиться самым прекрасным, что хранит его душа, необычайно красили Яваша, и она не удержалась, прочитала слова философа, относя их напрямую к собеседнику:

— Красивым быть — не значит им родиться.

Ведь красоте мы можем научиться.

Когда красив душою Человек –

Какая внешность может с ней сравниться?

Ага понял, о чём говорит гостья и смущённо прижал руки к груди, безмолвно благодаря её за добрые слова, потом он поднялся, предлагая проводить её в дом. Время в беседе с нею пролетело быстро, и общение растревожило его покой. Он не касался её, не допускал в свою голову каких-либо плотских мыслей, что могли бы оскорбить гостью, но отчего-то обоим стало неловко.

Катя вспомнила свои утренние размышления, а Яваш трепетал, наслаждаясь возможностью поделиться своим мироощущением, украдкой вкушал радость симпатии, интересующейся им женщины, и мечтал, чтобы это продлилось дольше или переросло в нечто большее.