– Вообще-то я видела его не так давно, всего несколько месяцев назад. Он явился в ресторан с какими-то мужчинами. Заглянул на кухню, спросил про меня, и шеф разрешил мне ненадолго выйти в зал. Рокко был хорошо одет и сказал, что дела у него идут лучше некуда. Вытащил из кармана пачку денег и хотел дать мне. “В память о добрых временах” – так он сказал. Но я не взяла: зачем мне его деньги?
– Марианна, а не было такого, что он вдруг взял и рассказал вам о совершенных им преступлениях, о тех грязных делах, в которые оказался замешан?
– Рокко, он был, что называется, без царя в голове. Но о своей жизни никогда не откровенничал. И я никогда не знала, была у него семья или нет, был ли дом, куда он может вернуться. Если я спрашивала, отвечал, что родился только вчера и однажды непременно умрет, как и все остальные. Вечно один и тот же ответ.
– А он не упоминал о том, что ездил в Барселону?
– Один раз рассказывал, что в Барселоне есть улица, вся заполненная цветами, и ведет она прямо к морю, и даже пообещал, что когда-нибудь мы поедем туда вместе и он скупит для меня все эти цветы. Придет же в голову такая ерунда!
– И больше ничего не рассказывал?
– Больше ничего. И разумеется, так и не свозил меня в Барселону и в жизни не купил ни одного цветка.
– Когда-нибудь вы обязательно побываете в нашем городе, я уверена.
Она изобразила что-то вроде грустной улыбки, скользнула по мне взглядом и пробормотала:
– Кто знает. – Потом посмотрела на моего коллегу и спросила, можно ли ей уже идти. – Если я долго с вами пробуду, шеф может подумать, что у меня продолжаются нелады с законом.
Как только мы оказались на улице, Абате с энтузиазмом воскликнул:
– Поздравляю, Петра,
– Вы готовы дать мне какой-нибудь конкретный совет?
Из-за моего резкого тона по лицу его пробежала тень, он отрицательно качнул головой.
– Может, уже пора вызвать наших помощников? – спросила я.
– Мне бы хотелось сначала услышать от вас, какие выводы вы делаете из того, что она сказала.
– Те же, что и вы, и они очевидны: кто-то платит Катанье хорошие деньги за его работу.
– Вывод, конечно, очевидный, но не такой уж ерундовый.
– Я просто счастлива, что вам знакомо слово “ерундовый”!
Он смотрел на меня в полной растерянности и вдруг от души расхохотался. Призрак ссоры в очередной раз был обращен в бегство.
Наши помощники уехали не слишком далеко. Позвонив по телефону, Абате выяснил, что они находятся в церкви Санта Мария Либератриче. Когда мы встретились, Гарсон разразился типичными для любого туриста комментариями, правда, к восторгам по поводу архитектурных достоинств церкви добавил и весьма необычные, порожденные идиосинкразией:
– Обратите внимание, Петра, здесь, как я заметил, церкви отнюдь не пустуют. Когда я сказал Габриэлле, что в Испании в церквах чаще всего нет ни души, за исключением короткого времени по воскресеньям, она с трудом в такое поверила. Но здесь священникам это не даром дается. Во-первых, церкви всегда открыты, чего не бывает в Барселоне. И только вообразите себе, Петра, мы видели священника, который… пел! А прихожане подхватывали. Вот это я понимаю! Это настоящее отправление церкви!
– Правильно сказать “отправление культа”, Гарсон, – неосторожно поправила я.
– Ну, пусть будет “культа”, только у нас в Испании никакого культа нет, есть четыре полудохлых богомолки – и все. Смех один!
– Думаю, на самом деле это не так и плохо. У нас в Италии влияние церкви слишком уж велико, – вступил в разговор Абате.
– Да, по всей видимости, иметь папу совсем рядом – проблема.
– Как-нибудь я свожу вас в Ватикан, Гарсон!
– Я был бы счастлив,
– Синьоры, а не пора ли нам немного поработать? – вмешалась я.
– А вы, Петра, всегда думаете только о работе? – поддел меня Маурицио. – Я, например, считаю, что пора сделать перерыв. Сейчас мы поедем в одну замечательную тратторию. Пора и подкрепиться.
– Как бы мне хотелось, чтобы моим начальником были вы! – воскликнул Гарсон.
– Готов спорить на что угодно: инспектор Деликадо слишком строго относится к исполнению служебных обязанностей, – бросил Абате, насмешливо посмотрев в мою сторону.
Мой неуемный помощник, чувствуя поддержку, ответил, скорчив гримасу мученика:
– Да она просто ужас что такое! Если бы в качестве табельного оружия нам полагался бич, без зазрения совести хлестала бы своих подчиненных.