Неаполитанская кошка

— Но если ты любишь меня, то почему не позвал меня сюда раньше? Что тебе стоило позвонить мне и сказать, что ты живешь в Неаполе? Ты потерял память или? Что с тобой случилось? Что-то нехорошее, да?

— Я понимаю, как тебе тяжело, милая, и все, что с тобой произошло, и твой приезд сюда — невероятная, фантастическая случайность… Ты не должна была встретиться со мной, нет…

В какой-то миг я подумала, что это не Алекс. Как мог мой Алекс говорить мне такие ужасные слова? Как он мог не хотеть увидеть меня все эти годы?

— Ладно… — я нервно махнула рукой, сквозь слезы собираясь произнести нашу с ним фразу, чтобы в очередной раз проверить, он ли это, — … ни слова о…

— …драконах, — произнес он пароль, целуя меня в губы. — Не проверяй, это я, твой Алекс.

— Скажи, все это связано с твоей научной деятельностью? — Я и не поняла, как сумела выговорить эту корявую фразу, вложив в нее все вопросы сразу.

— Да. Зоя, дорогая, ты должна знать — чтобы мы оба были живы, ты должна уехать. И быть сильной, слышишь, очень сильной. И жить, жить дальше. — Голос его дрогнул.

— Но мы когда-нибудь встретимся с тобой? Только скажи, я могу надеяться?

Я вцепилась в него мертвой хваткой, понимая, что вижу перед собой все же не призрак, а живого, настоящего, хотя и слегка потрепанного жизнью Алекса.

Да, он изменился, стал немного другим, но все равно — не чужим, нет!

Вместо ответа он принялся жадно целовать меня, и его страсть была какой-то болезненной, нервной, на грани истерики, я даже испугалась, что он своими долгими мучительными поцелуями перекроет мне воздух.

Я, задыхаясь, отвечала на его поцелуи и, пытаясь раствориться в его объятиях, все равно чувствовала, как меня лихорадит, как стучат мои зубы. И в эту ночь он, Алекс-Дино, был уже другим, не таким робким и осторожным, как в нашу первую ночь в Неаполе, его любовь была стихийная, звериная, даже грубая, и было в этом что-то невыразимо грустное, прощальное.

Думаю, он тоже плакал, хотя я и не видела его слез, но их вкус был похож на вкус моих собственных слез.

Мой муж был великим человеком, ученым, подумала я тогда, и та его жизнь, что начиналась за нашей с ним любовью, была полна тайн, великих секретов и касалась не одного миллиона человеческих жизней. И если он сказал, что мне надо вернуться в Москву и быть сильной, это могло означать только одно — он уже давно не принадлежит себе, а потому я должна научиться жить сама.

Чем я, собственно говоря, и занималась после его так называемой смерти. Так почему же мне не радоваться тому, что он остался жив после той катастрофы или того спектакля, режиссером которого были, скорее всего, спецслужбы?

Под утро, когда мы, опустошенные, уставшие, но так и не посмевшие пустить друг в друга корни, поскольку были обречены на разлуку, приходили в себя, и я дремала на его плече, он вдруг сказал:

— Алика отвезут в Москву и там похоронят. Об этом не беспокойся, — произнес он убитым голосом, как человек, уже научившийся терять.

Я хотела по инерции спросить его, кто и за что его убил, и кто такая Джейн или тот «американец», но он, предвосхищая мои вопросы, нежно и властно прикрыл мой рот ладонью.

Я заплакала, он меня обнял, прижал к себе.

— Ну хоть на один вопрос ответь: существует ли еще одна «Зоя Валентинова» или все это… по мою душу?…

— По нашу душу, — он приподнял мою голову, посмотрел на меня таким глубоким взглядом, словно желая запомнить меня навсегда, и поцеловал. — Ты должна исчезнуть как можно скорее. И не думай обо мне. Просто забудь, и все. Тебе надо жить дальше.

Вспыхнула лампа.

Алекс, обнаженный, расчесав пальцами влажные кудри и убрав их с лица, сел, рассматривая меня с нежностью.

— Ты нисколько не изменилась, такая же красивая… Только глаза печальные.

Он провел рукой по моей щеке, губам.

Затем, не глядя, взял со столика коробочку с таблетками, достал две — одну протянул мне, другую положил себе в рот.

Сердце мое затрепетало, иначе и не скажешь, тело мое покрылось мурашками, я задышала часто-часто.

Мы легко поднялись с постели, Алекс набросил на себя рубашку, надел шорты, я тоже последовала его примеру, оделась, предполагая, что мы выйдем в садик, где прохладно и морской ветерок может сквозняком прошить наши разгоряченные тела.

Мы, как в той нашей счастливой жизни, взявшись за руки, вышли во двор.

После темени закрытых жалюзи комнат садик показался нам лиловым, лишь листья растений кое-где были выпачканы серебром лунных пятен.

Мы встали спиной к дому, лицом к невидимому морю, к той стене, за которой простиралась набережная, — плечо к плечу.

Слабая электрическая волна, исходящая от Алекса, заставила мое тело содрогнуться, сдвинуться с места, еще мгновение, и я почувствовала невероятную легкость во всем теле. Луна над головой словно притягивала меня к себе, и я, подняв голову, улыбнулась.

Толчок, и я почувствовала, как босые ступни мои оторвались от каменных плит, и мы (я, едва отставая от взмывающего вверх Алекса) приподнялись над землей.

Алекс крепко держал меня за руку, так крепко, до боли.