Неавторизованная автобиография

Прежде всего нужно понять, какой конфиденциальный материал оказался у нас в руках. Примерно 90 тысяч отдельных записей, заносившихся в полевые журналы самими участниками афганской кампании прямо на месте, сразу после каждого столкновения, сражения, теракта или даже отдельного взрыва самодельной бомбы. В итоге мы смогли опубликовать около 75 тысяч этих материалов. В них было полно аббревиатур и военного жаргона. Вот первая строчка одной случайно выбранной записи: «(M) KAF PRT сообщает об обнаружении места размещения ракеты IVO KAP PRT». Журналисты New York Times, слишком торопливые и лишенные воображения, не могли сразу разобрать текста, и потребовалось время, чтобы понять, о чем шла речь, — это непосредственные участники военных действий; статистика потерь; указания места и времени инцидентов; служебные рапорты и многое, многое другое. Работники газеты почувствовали себя обманутыми: в материале нет никаких «историй». Репортер отдела новостей Guardian, человек опытный, пожилой, умевший ловко манипулировать ситуациями и людьми, заявил, что понял, как исправить положение: нужен «подсластитель» — иначе New York Times, как, собственно, и Guardian, выйдет из игры. Думаю, он не «понял», а прекрасно знал, в чем дело: ни американская, ни британская газеты не нашли материал достаточно захватывающим и захотели добавить в пресную овсянку немного сахара, то есть заполучить все тайные документы по Ираку. В ту же секунду следовало бы отказаться от проекта и заметить очевидное: передо мной люди, лишенные порядочности, не сумевшие оценить ни важности самого материала, ни значимости его социального аспекта. В мире полно СМИ, готовых горы свернуть, лишь бы работать вместе с нами над нашими материалами. А эти, выбранные мной, газеты уже на первом этапе, ведя себя крайне придирчиво, стремились использовать нас в своих интересах. Репортером из Guardian руководили не принципы, а желание угодить боссам и возможность нарыть еще одну сенсацию перед уходом на пенсию. Почему я не увидел корыстного блеска в его глазах и не ушел сразу?

Мы продолжили работу. Я с большой симпатией относился к Guardian, и хотелось верить, что все у нас получится правильно. В этой газете все-таки понимали, с чем имеют дело, и я решил подсластить им материал, хотя мне и не понравилось, как меня об этом попросили. Так или иначе, но я передал и им, и New York Times иракские материалы, убеждая себя, что все делается в интересах общего блага, а не ради признания моих заслуг. Мои партнеры-газетчики должны были бросить все силы на анализ и афганских, и иракских документов и довести до конца их публикацию, тогда была бы достигнута наша главная цель: борьба за открытость и свободу информации. Поэтому единственное, что мне оставалось, — работать вместе с ними, чтобы они могли извлечь максимум из нашего материала. Хотя нет, наверное, не единственное — приходилось следить, чтобы они вели себя добросовестно, и вскоре надзор за работой сотрудников газеты стал моим основным занятием. Поистине неприглядная история, и мне жаль, что приходится о ней рассказывать, но мои партнеры первыми пошли на это, причем выступив очень подробно, с довольно грубыми выпадами в мой адрес. Поэтому я продолжу. Могу лишь сказать, что в тот момент находился под самым серьезным в своей жизни давлением. За мной установили постоянную слежку, я жил на чемоданах, спал на каких-то случайных диванах, если вообще удавалось поспать; людей вокруг меня арестовывали. И в таких условиях мне приходилось еще отчаянно бороться, чтобы весь мой проект — этот огромный дредноут — держался на плаву. Я устал. Не всегда мог приспособиться к ситуации. Не всегда соответствовал принятым этическим правилам. Не всегда был любезен. Порой — вовсе отвратителен. Но я считал, что журналисты — люди дела, люди с принципами, а не мелочные слабовольные персонажи, и было тяжело наблюдать, как они опасливо кружат вокруг меня, с какой обидой иногда смотрят, будто я не уделял им достаточного внимания или проявлял себя не с лучшей стороны.