Небесная черная метка

Так вот с малолетства Егор влюблен в свой завод, хотя и вырос в деревне, и завод в босые годы свои различал с крыши отцовской голубятни смутным силуэтом вблизи горизонта. Высокие кирпичные трубы и серебристые башни дробили лучи заходящего солнца, подчеркивали изысканность марева заката и свою строгую рукотворную красоту, мощь и блеск целенаправленного труда. Не иначе как зов какой услышал неуловимый, колдовской, соединивший детские мечты с чем-то непререкаемо великим, с чем только и стоит связывать свою будущую жизнь. Всем сердцем, какое есть, прилепился Егор к далекому заводу. Ни о чем более не помышлял, как только быстрее закончить школу — ив город!

Разузнал, в каком училище готовят рабочих для завода — туда и махнул с аттестатом о восьмилетнем образовании. Выучился на слесаря-ремонтника. С горящими глазами и жадными до работы руками ступил за проходную завода. С тех пор величает завод свой не иначе как «родной ты мой», «кормилец ты наш».

А когда ранним утром шагает Егор к заводской проходной с тем же радостным чувством, как и десять, двадцать, тридцать лет тому назад — что за праздник творится в душе! Рядом также вышагивают друзья и товарищи, свежие и румяные, бодрые и веселые. Сыплют шутками-прибаутками, дружески подтрунивают друг над другом, чтобы вызвать новые приливы смеха, такого нужного и полезного, растворяющего последние следы всего того, что сейчас именуется стрессом. Егор в эти минуты чувствует что-то сродни очарованию. Уходит груз прожитых лет, ноги снова быстрые, глаза вострые, и душа поет-ликует. Тянутся руки для приветствия.

— Здорово, Егор!

— Егорка, чертяка, чего не пришел в воскресенье?

— Егор, а завод-то наш заждался: слышь, как гудит!

«Эх, правда твоя, братишка, — думал Егор, — заждался нас завод». Гудел завод не ради приветствия — докладывал: где-то в технологической цепи, в аппарате и сосуде произошел сбой, что-то лопнуло, треснуло, дало течь, а им — удалым молодцам, профессионалам, асам ремонтного дела — быстрее засучить рукава и подправить работу стального гиганта. «Заждался!» — повторял Егор и сладко жмурился в лучах весеннего солнца. Два дня выходных — что это? Тьфу, и нет их. Однако к концу воскресенья защемило сердце Егора: он знал, это завод к себе тянет.

В воскресенье у тещи были именины. Чин-чинарем явился к ней Егор: в белейшей рубашке с модным галстуком, в раритетном костюме супер-пупер. Костюм стоит отдельных слов. Вкратце история такая: вдруг Егору была жалована правительственная награда как новатору производства и победителю социалистического соревнования, как лучшему по профессии. Благодаря труду Егора и подобных ему завод перевыполнил все экономические показатели, установленные пятилетним планом социально-экономического развития страны. Для вручения ордена «За трудовую доблесть» I степени. Егор был вызван аж в Кремль! По этому случаю в срочном порядке в скрытом элитном ателье местного Дома мод был сшит по спецзаказу на казенные деньги презентабельный костюм из дорогой дефицитной ткани. Сам Леонид Ильич приколол орден, похлопал по плечу и чуть было не поцеловал троекратно в губы, да икота напала на Егора.

Костюм и орден дополняли друг друга и стали для Егора равнозначными. Достанет Егор из шифоньера костюм, долго смотрит — не налюбуется. Так, эдак повернет, без конца ткань дивную щупает, причмокивает от удовольствия, гладит ласково — хорош! Ай, хорош костюм! Ровно невзначай в глазах слеза блеснет: стариков своих вспомянет, пропахших навозом и потом крестьян, всю жизнь с нуждой в ногу шагавших. Схоронены они давно, а Егор их, семя их, не осрамил маманю с батей — живет так, как, быть может, они в мечтах жили. Да кого им винить, что дорого хлеб доставался: разруху? Войну с фашистом треклятым? Грандиозные планы коммунистического правительства, — как сейчас говорят, — по развитию советской страны и вширь, и вглубь, и ввысь? Так и промыкались они век свой ради малопонятных идей глобального переустройства человека, общества, Земли, Вселенной. Егорку взрастили, сами в землю сгинули.

Повздыхает Егор о стариках… что делать, однако — не вернешь их, не воротишь. Попрыскает на гладко выбритые щеки дорогого французского одеколона, наглянцует ботинки, — тоже, между прочим, шик-модерн ботиночки, ручной работы, и стоят немалые денежки. Обрядится сущим франтом Егор и эдак бочком к зеркалу подвинется, нахмурится и взглянет — хороши костюм, рубашка, галстук; английский лорд, пожалуй, в такое же облачен. Правда, в лице некая несоразмерность: глазки маленькие, оплыли кругами складок кожи; нос большой, мясистый; губы выпячены и сложены трубочкой; кадык на короткой шее вырос, словно второй нос — все это портит вид. Впрочем, на самую малость.

Приосанится Егор у зеркала, подмигнет своему отражению. В ответ живот дружелюбно буркнет. «Ага, животина! Чуешь, куда иду. Пора, говоришь, и начать?.. Погоди еще чуток, уж я тебя ублажу!»

Жена Егора уже у тещи сидела… то есть не у тещи — у матери своей. Путал Егор: жена — теща, теща — жена. Одна помоложе, другая постарше, с одной детей прижили, другая все норовит уму-разуму учить — и вся-то разница. А так, как ни назови — баба есть баба: неведомый мир, куда без строгой необходимости не любил Егор нос совать. Разные там секси-штучки-приморочки, ахи-вздохи-поцелуи — это родимые пятна загнивающего Запада… так и не загнившего, кстати.

Супружеские обязанности выполнялись исключительно с приходом ночной поры, перед отходом ко сну, выполнялись простыми размашистыми возвратно-поступательными движениями, наподобие кривошипно-шатунного механизма, ритмично двигающего поршень в цилиндре, основательно приработавшихся и притесавшихся друг к другу; и без комментариев в виде разных там стонов и любовных словечек. Просто и надежно.