Небесная глина

Мелькнем и канем
за кромкой леса
звездой упавшей.
Мой друг!
Ты слышишь —
справляют мессу
по всем уставшим.
По кораблям,
ушедшим в море,
по их матросам,
по тем,
кто думал,
по тем,
кто спорил,
тянулся к звездам.
Крепчает ветер.
Мир — в непогоде.
Ну, что ж,
все ясно:
приходит время,
и мы уходим.
Все звезды гаснут.
Все звезды гаснут,
земли коснувшись,
теряясь
в пламя.
Свечу поставьте
за всех уснувших —
пусть будут
с нами!

1995 г.

«Время пришло, и мы…»

Время пришло, и мы
научились терять.
Вечно ходить нам теперь и
искать, что потеряно.

Время пришло, и мы

научились менять.
Вот еще жить научиться б
с изменами.

Время пришло, и

пора покидать этот свет.
Вот бы привыкнуть к тому,
что нас уже нет.

1994 г.

Где облака, ушедшие от нас? Вместо послесловия

Юность рождает ощущение бессмертия. Это время, когда ты не задумываешься, что ждет тебя в конце пути. Потом возникает понимание того, что тебе вручен билет в один конец.

Мальчики-девочки, это только кажется, что жизнь бесконечна.

Если посмотреть из гавани, которую покидаешь, обязательно увидишь гавань, в которой тебя ждет Бог.

«Ты взошел на корабль, совершил плавание… пора сходить…», — кажется, так когда-то написал Марк Аврелий.

Однажды я взошел на корабль.

Шар Времени слеплен из мгновений, которые не может удержать наша память. Мы помним лишь о некоторых, и не всегда самых лучших и значительных. Остальные проходят бесследно, как проходит сама жизнь.

Перед смертью каждый из нас, вероятнее всего, сможет вспомнить только малую часть того, что мы называли жизнью, а являлось всего лишь существованием, пребыванием в мире, который нас не ждал и собирается не провожать.

«Человек одинокий, и другого нет», — когда-то давным-давно печалился Екклесиаст.

Однажды мы все взошли на корабль, отплывающий в Вечность. Корабль плывет, меняются пассажиры, и никто уже не помнит, кто сошел в оставшихся за кормой портах.

Жизнь — как свеча на ветру, колеблясь на сквозняке и мигая неровно и робко, однажды она сгорает бесследно.

Прежде, чем трижды пропоет петух, мы забудем о том, что жили. Мир тоже забудет о нас. Могильный крест — это не напоминание о случившейся жизни, это всего лишь знак, указывающий на то, что еще одной жизни, еще одной Судьбе подведен окончательный грустный итог.

Все мы — те, кто жил до нас, мы сами и живущие рядом с нами, и все те, кто будет когда-то жить, — все мы похожи на метеоры, врывающиеся в земную синеву из черных звездных пространств небытия. Сгорая, мы оставляем быстро гаснущий след, который называется жизнью.

Как сказал когда-то Екклесиаст: «Человек одинокий, и другого нет».

Кто мы на этой земле?

Мы — фантастические рыбы, и во тьме близ Млечного Пути мерцают исполинские тени Богов, расставляющих сети для уловления наших душ.

В гибком зеркале природы
Звезды — невод, рыбы — мы,
Боги — призраки у тьмы…

В. Хлебников

Отдышись.

Был долгий день жаркой крови, день, походивший на трепет воробьиного сердца, на порхающий мотылек свечи в протянутой сквозняком комнате.

Наступает тьма.

Невозможно помыслить, что поколение за поколением мы ложимся в землю, и весь смысл нашего существования заключается лишь в успешном продолжении рода. Чем тогда мы отличаемся от жухнущей по осени травы, от тающего весной снега, от гаснущих в небе звезд? Чем мы отличаемся от окружающей нас пустоты?

С криком ожидания врываемся мы в мир. Уходим мы из него успокоенные и уставшие. Разочаровавшиеся в свете звёзды — вот, что мы есть. Звёзды, уставшие светить.

Ребенок — кокон, обещающий яркокрылого махаона. Приходит время, и из кокона вылетает бледная капустница разочарования. Не помню, кто это сказал. Важно, что это однажды уже было сказано.

Детство — это поле, обещающее множество прекрасных и добрых ростков. Где черта, за которой дети меняются и становятся похожими на взрослых? Дети — художники, обещающие фантастические картины. Почему, вырастая, мы превращаемся в заурядных маляров? Что происходит с нами? Что происходит с миром? Почему чаще всего мы становимся несбывшимся обещанием?

Я не философ, живущий категориями Вечности. Я знаю, что я смертен, и я знаю, что когда-то умру.

Мысль эта не вызывает во мне животного страха. Чего бояться пылинке, которую гонит смерч?