Небесная голубизна ангельских одежд

Факты свидетельствуют о том, что планы Грабаря о «реализации на западных рынках наших богатых иконных фондов», которыми он манил Госторг, не были лишь словом или тактическим ходом. Именно при содействия Грабаря осенью 1928 года, то есть практически в то же время, когда он писал Гинзбургу, Госторг продал более полусотни икон шведскому банкиру Улофу Ашбергу. Реставрация и расчистка купленных икон были проведены в Москве, вероятно в реставрационных мастерских самого Грабаря[596]. По возвращении в Швецию после встречи с Грабарем Ашберг дал интервью одной из стокгольмских газет, в котором сказал, что в ближайшем будущем собирается открыть общедоступный музей в Париже на базе своей иконной коллекции. Этот музей будет также работать как информационный центр, где русские эксперты будут встречаться с кураторами западных музеев, коллекционерами и художниками[597]. Госторг с помощью Грабаря рвался на парижский антикварный рынок, а авансом Ашбергу за участие в этом предприятии было содействие в покупке икон и их реставрация в Москве[598]. На это намекал и сам Ашберг в одном из писем того времени: «Комиссия, которая дает разрешение на вывоз (произведений искусства. – Е. О.) за рубеж, колебалась, но подчинилась приказу свыше»[599].

Понимал ли Грабарь, что, способствуя созданию спроса на русские иконы на Западе в момент острейшей нужды советского руководства в валюте, затевает опасную игру? В 1928 году, когда Грабарь писал письма в Госторг и в «Антиквариат», массовый экспорт художественных ценностей был еще в самом начале, и музейщики могли всерьез не верить в возможность продажи главных художественных шедевров страны. Но пройдет всего два-три года, и Эрмитаж навсегда потеряет десятки лучших своих картин. Если бы к тому времени план Грабаря был реализован и на Западе нашлись состоятельные ценители русских икон, то продажа шедевров Древней Руси стала бы лишь вопросом цены.

Коммерческие советы Грабаря не ограничились иконами. В начале 1930 года он написал записку по вопросу общей постановки антикварного дела в СССР[600]. По сути это был крик отчаяния от проведенного в конце мая – начале июня 1929 года аукциона Лепке в Берлине, где распродавали произведения искусства из «ленинградских музеев и дворцов». Отчаяние, однако, было вызвано не фактом распродажи, а тем, как бездарно «Антиквариат» поставил дело. Грабарь предлагал конкретные меры, но не для того, чтобы прекратить, а чтобы усовершенствовать продажи, так, чтобы в следующий раз можно было бы продать и картину «мастера 16 века Лоренцо Лотто из собрания Эрмитажа», которую не удалось продать у Лепке, и избежать «неудачи с реализацией картин Гюбер Робера», случившейся на том же аукционе. Грабарь, в частности, предлагал провести «полную чистку» заграничного аппарата «Антиквариата» и привлечь «исключительно советских спецов высокой квалификации, доказавших за 12 лет революции свою преданность советской власти». А кто, как не сам Грабарь, лучше всего подходил под это определение?

Игорь Эммануилович Грабарь был одним из главных организаторов первой советской зарубежной выставки икон, и если он, представитель интеллигенции, художник и искусствовед, недавний директор Третьяковской галереи, столь горячо и явно радел за распродажу икон, то, может, и есть доля правды в утверждениях тех исследователей, которые считают, что просветительские задачи выставки, как и участие Наркомпроса в ее организации, являлись второстепенными, а то и вовсе служили лишь прикрытием, за которым скрывалась единственная и истинная цель – продавать[601]. Однако все же с этим утверждением трудно полностью согласиться. Кроме Грабаря в организации выставки участвовали и другие ведущие искусствоведы, реставраторы, исследователи древнерусского искусства. И хотя некоторые из них допускали возможность продажи икон, а то и точно знали, что такая продажа предполагается во время выставки, все же не принимать во внимание их научные интересы, профессиональную гордость за собственную работу по раскрытию и изучению памятников древнерусского искусства нельзя. Важно и то, что для искусствоведов и историков искусства, оставшихся после революции в России, эта выставка была возможностью вновь почувствовать себя частью мирового интеллектуального сообщества, воссоединиться, пусть лишь духовно, с бывшими коллегами, теперь эмигрантами, поделиться с ними и со всем миром открытием, которое состоялось в России.