Небесные создания. Как смотреть и понимать балет

«Монотоны I» – это сплошные волны движения. На протяжении всей постановки танцоры извиваются и кружат, подобно цирковым тюленям. Линии часто завершаются изящным движением кисти – она как кончик штопора, как завиток на конце молодой лозы. Стоя перпендикулярно к зрителям, трое танцоров встают в арабеск: женщины при этом смотрят в одну сторону, а мужчина, стоящий между ними – в противоположную; они приседают в плие, одновременно выполняя аттитюд, и перед нами возникает нечто вроде разворачивающегося бутона лотоса. Серия прыжков в плие с арабеском, V-образная форма, перемещающаяся по сцене, вызывает ассоциации с парящей над пустынными дюнами птицей. «Монотоны I» заканчиваются так же, как начинались: танцоры встают в арабеск аллонже-а-терр (с вытянутыми руками и ногами), воздев руки навстречу золотисто-зеленому сиянию.

«Сати использовал минимум музыкального материала, – пишет музыковед Джанн Паслер. – Это позволило ему создать свое оригинальное видение простоты… В его музыке нет постоянного движения и перескакивания от одной мысли к другой; он берет одну идею или состояние ума и углубляет, интенсифицирует их». (6)

То же можно сказать о постановке Аштона. Она как будто бы проста, арсенал поз и шагов минимальный, но ваше восприятие «Монотонов» становится все глубже и глубже, и зависит лишь от того, как хорошо вы знаете историю музыки, искусства, танца, человеческой цивилизации и историю самого хореографа. О последнем давайте поговорим чуть подробнее.

Аштон родился в Англии в 1904 году, в период правления короля Эдуарда VII. В то время в Англии все еще царили викторианские нравы, а Великобритания по-прежнему была империей с колониями по всему миру, которые вскоре расширились еще и за счет территорий на Ближнем Востоке. Британцам, выросшим в эпоху колониализма, был присущ дух исследований и первооткрывательства – можно даже назвать его одной из британских традицией. В 1962 году, за три года до «Монотонов» Аштона, вышел фильм Дэвида Лина «Лоуренс Аравийский». Не одна лишь космическая гонка тогда занимала общественность; Аравия воцарилась в культурном пространстве. В музыке Мориса Жарра к «Лоуренсу Аравийскому», получившей премию «Оскар» – чувственной, диссонансной, загадочной и динамичной – слышался ветер, развевающий белые одеяния бедуинов, и романтика древнего Востока, захватившая мир. А жизнь Лоуренса Аравийского – Томаса Эдварда Лоуренса, английского археолога, идеалиста, аскета, воина и писателя – сама могла бы послужить сюжетом для балета. На фотографии 1919 года он изображен в арабском одеянии, перетянутом поясом, с которого свисает кинжал с длинным клинком, изогнутым, как арабеск.

В 1922 году, комментируя рисунки, которые прислал иллюстратор его будущей книги «Семь столпов мудрости», Лоуренс написал на одном из них: «Тот меч выглядел необычно». Размышляя о возможных значениях меча, он пишет и о Великом арабском восстании, и об иракском короле Фейсале (чье имя означало «сверкающий меч»), и об Эдемском саде, и о «Смерти Артура» сэра Томаса Мэлори. И в завершение отмечает: «Не знаю, о чем вы думали, [когда рисовали этот меч], но у меня возникли все эти ассоциации – а еще меч означает чистоту и смерть». (7)

Арабеск тоже выглядит необычно.

Подобно тому, как Лоуренс видел множество смыслов в мече, зрители балета увидят множественные смыслы в арабеске. Все зависит от того, как танцор выполняет его, и от атмосферы конкретного балета, которой напитан арабеск. Чрезмерная насыщенность смыслами также может означать и отсутствие смысла. Я сорок лет смотрю балет, и арабеск до сих пор остается для меня загадкой. Подобно «Гносианам», которые Сати писал без тактовой разметки и указания метра, пьесам, чье название образовано от слова гнозис – этот термин существует во многих религиях мира и означает «знание», «духовное прозрение» или «просветление» – арабеск всегда в движении и вне времени; он ищет то, что сокрыто, и молчит, как сфинкс. В «Монотонах» арабеск становится нашим проводником, и вместе с ним мы совершаем путешествие от песков древности к звездам, рассекая время и пространство со скоростью света. Аштон словно пытается сказать нам, что в этом и есть назначение арабеска.

Глава шестая. Размышления о совершенстве

«Это было идеально», – говорит Нина о своем дебюте в роли Одетты-Одиллии. Это последняя сцена психологической драмы 2010 года «Черный лебедь» и последние слова, произнесенные балериной, чью роль исполняет Натали Портман. Весь фильм ее терзают мысли о совершенстве – физическом, техническом, артистическом, и, переодеваясь из черной пачки Одиллии в белый костюм Одетты, она выдергивает из раны под ребрами осколок разбитого зеркала. Осколок зеркала – есть ли лучший символ темной стороны стремления к совершенству, одержимости, которой терзаются все танцоры (да и все люди)? Зеркало в балетной студии стало для Нины источником постоянной, доводящей до безумия критики, подобной кинжалу, вонзающемуся под ребра.