Небесные тела

Как всегда, я застал Мийю спящей. Когда мы все дома и я завожу с Салемом или Лондон серьезный разговор, она удаляется в спальню. Дремлющей я ее вижу и после полудня по возращении с работы. А стоило мне прилечь днем, Зарифа тут же злилась: «Народная мудрость гласит: “Чем спать, лучше с соседом пойти воевать”». У Мийи не было крепких отношений с соседями, не было у нее повода с ними и ссориться. Она могла отключиться в любое время суток. В первые годы нашего брака она поднималась рано, с трудом засыпала днем. А после рождения Мухаммеда столько раз укладывалась рядом с ним, сколько ложился он. Так продолжалось, пока он не вырос и вдвоем они уже не помещались на узкой кроватке. Часто, возвращаясь домой под вечер, я становился свидетелем одной и той же картины: они оба лежали, растянувшись на кровати и уставившись в крутящийся на потолке вентилятор. Мухаммед как завороженный смотрел на бегущие по кругу лопасти. А если его выключали, начинал реветь не переставая. Поэтому вентилятор у нас в доме работал, невзирая на то, какая стояла погода. Мийя могла проваляться так с ним сколь угодно долго, пока он не заснет. После перебиралась в свою постель.

Мужья

Салима поставила дочек в известность, что сыновья Иссы-мигранта Халед и Али сватаются к ним и что они с отцом дают согласие.

Приглушенным голосом Асмаа отозвалась, что подумает, и попросила родителей не давать ответа, пока она не решит. Холя же, слушая мать и сестру, застыла с раскрытым от ужаса ртом. Когда они замолчали, она сначала робко стала выдавливать из себя «Нет! Нет! Нет! Нет!», а потом перешла на истерический крик, ринулась в комнату, которую для девочек пристроили к дому, и щелкнула замком. Она отказалась отпирать дверь, пока не придет отец и она с ним не переговорит.

Асмаа продолжала помогать матери по дому: каждое утро варила кофе, разносила соки гостьям, нянчилась с новорожденной, стирала одежду отца, сестры-роженицы, пеленки малышки, но ни на минуту не переставала думать о женихе. И через несколько дней, когда молола на кухне кардамон для кофе, как бы между делом сообщила матери: «Я согласна за Халеда пойти!»

Аззан, припозднившись, возвращался размашистыми шагами домой от друзей-бедуинов. Холодный ветер трепал края его одежды. События развивались непредсказуемым образом. Люди разговаривали с ним будто намеками. Вчера, когда они устроили шуточное поэтическое состязание и по правилам Асмаа надо было начать строку с буквы «р», она выпалила против всех правил: «Безгрешный, не в чем упрекнуть, красив и в рубище убогом», потом зачем-то добавила еще одну: «Себя защитить от позора, ошибок твоих, прегрешений, быть выше твоих ухищрений». Неужто они прознали что-то про Луну? Луна! Наджия-Луна! Эта женщина показала ему, что он еще на что-то годится, показала, на что способно его тело! Какое наслаждение можно от него получать! Подумать только, он будто был непорочным до того, как встретил ее. Каждую ночь он, проваливаясь в песок, несся на встречу с ней, чтобы вдохнуть ее аромат. И после каждого свидания он еще больше жаждал прильнуть к источнику удовольствий, которые она ему дарила.

Между ними все было оговорено с самого начала: свободные отношения. Они оба хотели этого. Им казалось, что нет ничего более совершенного, чем свободная любовь. Без притворства, без принуждения, без лживых обещаний, без напрасных надежд. Они жили, вернее сгорали, одним моментом. Без цепей, в которые нас заковывают думы о будущем. К этому они и стремились. Свободный мужчина. Свободная женщина. Свободные отношения. Однако по прошествии нескольких недель Аззан убедился, что их связь становится не чем иным, как самым страшным рабством. И что это будоражащее желание обладания обматывает их такими тугими путами, что ни о чем больше они и думать не могут. Они бесконечно то сходились, то расходились и чувствовали себя куклами в этой круговерти, накрепко привязанными к бегущему колесу. Потребность в обладании ею была какая-то дикая, доходившая до сумасшествия. Их встречи становились все более напряженными, желание более страстным и непреодолимым. Аззан бесшумно открыл ворота, подумав: «И в любви свободы нет». Он пересек двор, не заметив включенный в пристройке девочек свет, и, войдя в зал, обнаружил, что все семейство ожидает его прихода.

Мийя, укутанная в зеленую шерстяную шаль, кормила дочку, Асмаа перекладывала детские вещи с места на место и рылась в пеленках, боясь поднять голову. Салима, усевшаяся на пол, смотрела на него в упор. Он разулся, из сандалий просыпался песок. Жена не поднялась ему навстречу, как было заведено.

– Что-то случилось? – спросил он, почесав бороду.

– Дочь твоя Холя с утра заперлась. Ни с кем разговаривать не желает, тебя ждет.

Аззан натянул сандалии и вышел. Он тихонько постучал в комнату девочек, и дверь открылась.