Небесные тела

Учитель Мамдух обучал нас всем наукам сразу. Девчонок у нас в классе не было, но Зайед умудрялся проникать в первый класс, где с мальчиками за партами сидели четыре девочки, дергать одну из них за волосы и сбегать обратно. Прекратил он баловаться только после того, как Холя пожаловалась отцу. Как-то мы проходили суру «Аль-Хумаза» и повторяли из нее: «Горе всякому хулителю и обидчику, который копит состояние и пересчитывает его, думая, что богатство увековечит его!» Зайед искоса глядел на меня. Учитель Мамдух кипел гневом, осуждал накопительство богачей и ругал алчущих злата торговцев. Мне казалось, что Зайед сейчас прожжет меня взглядом. И когда учитель, зная заранее ответ, спросил нас, чем занимаются наши родители, я готов был сквозь землю провалиться со стыда оттого, что мой отец торговец. Ребята уверенно отвечали один за другим: «Крестьянин, кузнец, крестьянин, плотник, закройщик, судья, муэдзин, крестьянин». Мой черед приближался, и мне становилось дурно, я взмок. При слове «торговец» в воображении рисовался отвратительного вида толстяк с пузом, прячущий в тайниках золотые монеты и измывающийся над бедняками. Я думал о том, что рано или поздно перестанет быть секретом то, что мой отец, помимо шейха Саида, один из тех двух в аль-Авафи, кто имеет автомобиль, и тогда меня выставят посмешищем и затравят. Зайед заверещал: «Его отец – торговец Сулейман, хозяин «Большого дома», угодья их тянутся до самого Маскяда». Никто не хихикнул, но я не знал в тот момент, куда деться от стыда, и жалел, что мой отец не простой трудяга, как у всех. Мы с Зайедом были единственными без денег на буфет, и нас оставляли ждать остальных во дворе. До средних классов моего отца было не убедить, что есть нужда ежедневно выделять хотя бы сто песо на завтраки. Когда наконец я начал получать свою сотню, моим одноклассникам давали уже две, а то и три на карманные расходы. Поэтому я каждый день вынужден был выбирать между хлебом, сыром и соком в пакетике. Все разом я смог позволить себе только после окончания школы.

Масуда

Неоновые огни проторили дорогу к каждому дому в аль-Авафи, обошли только жилище Масуды. Ветхая деревянная дверь ее дома жалобно поскрипывала каждый раз, когда ее открывали. Через пыльный двор можно было попасть в тесный полукруглый зал, за которым была лишь одна комната с постоянно распахнутой дверью. На стенах рядком были вывешаны потрепанные репродукции Запретной мечети и мечети Пророка и прибитый к доске цветной рисунок – Барак, резвый жеребец с головой сказочно прекрасной женщины. У стены были сложены дешевые матрасы, набитые поролоном, и всякая пластиковая утварь – разноцветные корзины, баночки различных форм с крышками, ложки, рядом с дверью зеркало в старой раме с треугольной наклейкой «Султанат Маскат и Оман». Зал же был совсем пуст, если не считать ковра с лоснившимися краями и скрученной вертикально в углу циновки. Масуда давно уже не входила в дом. Бывало, скрипнув дверью, в затхлый зал заглядывали после утренней молитвы соседки или ближе к вечеру забегала девчонка. Масуда крикнет «Тут! Я тут!», но они и так знали: она в сарае во дворе, где раньше был ток, а теперь он служил комнатой, где оборудовали даже туалет – дыру в полу с железной посудиной. С тех пор как дочь объявила ее сумасшедшей, Масуда жила на токе, засыпанном гладкой галькой и накрытым подстилкой. В дыру в стене были вмонтированы железные прутья и вбита самодельная рама – получалось окно. Столб, к которому ее привязывали, когда она становилась буйной, и дверь – вот и вся обстановка. Едва услышав скрип, она цеплялась за прутья в окне и звала: «Тут! Я тут! Я Масуда!» Дважды в день, на обед и ужин, Шанна приносила ей еду из дома торговца Сулеймана. Ставила перед ней полную тарелку и забирала пустую, едва ли перемолвившись с ней хоть словом. Соседки заходили в основном ради того, чтобы получить плату за присмотр и лишь иногда поболтать. Девчонка же – чтобы справить нужду у стены, а порой – чтобы раздразнить и довести ее до истерики. Шанна могла объявиться у матери внезапно, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке, и налить воды в посудину. В середине месяца она купала ее, мыла и расчесывала волосы, подметала дом и поливала двор.

«Я Масуда! Я Масуда! Я тут!» – завывала она, даже когда дверь дребезжала от легкого дуновения ветра. Откуда в темноте, без фонаря, ей было знать, что это не Шанна и не соседки? И она кричала, что было мочи: «Я тут! Я Масуда!»

Абдулла

Меня беспокоит Салем. После получения аттестата с низкими баллами его с трудом удалось устроить в частный колледж. Все с ним не так! Лондон говорит мне: «Пап! Ты пессимист!» Ничего, подрастет, поумнеет. Переживет опыт несчастной любви и перевернет новую страницу. Как я счастлив видеть, как утром она берет свой белый халат и с улыбкой на лице направляется в клинику. Хвала Аллаху, который даровал нам великую способность – забывать!