Небо и земля. Том 2

- Это даганский докторишка установил диагноз? – спросила Зоимэль пренебрежительно. – Высокомерный выскочка. Туда ему и дорога, пускай на своей земле лечит варваров от вшей и блох. Ну же, Айя, не вешай нос. Наши люди погибли, защищая отчизну до последнего вздоха, и мы будем ими гордиться. И даганны ушли из города, а я до сих пор не осознала, что мы наконец-то свободны. Теперь заживем по-новому, да, милая? – улыбнулась она.

- Наверное, - пожала плечами Айями.

- Как Люня, выговаривает букву "р"?

- Да, речь стала четче.

- Ну и отлично. Пойду я, дел невпроворот. Беспокоюсь об отсутствии стоматологии в городе, у людей рушатся зубы сплошь и рядом.

- Зачем она приходила? Хотела разузнать про выживших? – спросила Эммалиэ, когда врачевательница ушла, любезно распрощавшись.

- Приспрашивалась, не собираемся ли бежать из города.

- Да ну? – изумилась Эммалиэ. – Шутит, видно? На чем и куда бежать, вот вопрос.

Действительно, кто мог, тот уехал. А нам и ехать некуда, и никто нас не ждет.

- Мы можем попробовать. Соберем чемодан и дойдем до станции, там проходят даганские караваны из машин… наверное. Нас увидят и подберут, - предложила Айями, впрочем, поняв, что сморозила глупость. Не для того господин подполковник поступился многим, устроив так, чтобы Айями "умерла" для даганнов. Да и далеко до станции, не дойти пешком с маленьким ребенком. Или по дороге лихие люди ограбят и убьют - недорого возьмут, или, что вероятнее, троицу с чемоданчиком перехватят горожане и в патриотическом угаре швырнут в костер на площади.

Той ночью им не удалось уснуть. Ближе к полуночи этажом выше раздался топот. В бывшем жилище Мариаль ходили, ворочали мебель и ругались мужскими голосами. Люнечка в своей кровати видела радужные детские сны, а женщины, перегородив дверь комодом, прислушивались к каждому шороху в подъезде. Эммалиэ сжимала в руке риволийский стилет, а Айями – кухонный нож. Уж неизвестно, смогла бы она им воспользоваться, защищая себя и свою семью, и хватило бы ей решимости обороняться до последнего вздоха, но пальцы с побелевшими костяшками стискивали деревянную рукоять каждый раз, когда наверху раздавался громкий звук, бьющий по нервам.

Нежданные гости недолго мародерствовали и ушли, топоча по ступеням и таща награбленное. Им теперь и прятаться не нужно под покровом ночи, могут нагрянуть в любой момент. Выломают дверь и ворвутся, и дневной свет им не помеха. Наверное, не успели освоиться после отбытия даганнов и потому хоронятся с непривычки.

Утром Эммалиэ не решилась спуститься в подвал, чтобы включить котел. Комнаты не выстыли, можно и погодить с растопкой. Зато с водой не потерпишь, вернее, с ее отсутствием. Как ни экономили хозяюшки, а все же закончились драгоценные запасы. Тяни не тяни, а пора доставать из кладовки тележку с флягой, снова ставшую востребованной.

Айями надела портупею под пальто и повязала платок, спрятав разукрашенную синяком половину лица. Хотела идти в одиночку на набережную, но Эммалиэ категорически не согласилась: и не докатишь, и не поднимешь на четвертый этаж.

- Пойдем вместе, - объявила она. – С Люней не тронут, усовестятся. Да и не гуляли мы давно на свежем воздухе.

А снаружи бушевала весна. Небо синее-синее, ни облачка, ветер теплый-теплый и ласковый, набойки на ботинках постукивают по мостовой. На глаза попадались горожане – поодиночке и по двое. Одни спешили по делам, другие беседовали меж собой, но, завидев троицу с тележкой, агрессии не выказывали.

Люнечка обрадовалась, она давно не гуляла и пропустила грандиозные изменения на улице. Бегала вокруг взрослых и собирала букетик из молоденьких худосочных травинок.

Все святые, они еще умудрялись играть в привычную жизнь, словно не случилось ничего из ряда вон выходящего, словно даганны передумают, решив вернуться, и на площадь заедет военная техника, и опять начнутся построения под окнами комендатуры, и заработают клуб, и гостиница, и госпиталь. Наверное, как и Зоимэль, не осмыслили глубину случившихся перемен.

Пока не свернули к набережной, и Айями не увидела её – с непокрытой головой, в знакомом сером пальто и в знакомых ботинках, на расстоянии вытянутой руки. У земли, на старом ясене, среди гроздьев прошлогодних крылаток, шелестящих на ветру.

Эммалиэ охнула и прижала девочку к себе, уткнув лицом в подол своего пальто.

- Не смотри, внуча, не смотри. Нельзя, - пробормотала, осеняя себя знамением.

Никуда не уехала Риарили. Не захотела или не успела. Или поверила. Заразилась надеждами, как и Зоимэль. Весною заразилась. Не может же быть всё бесконечно плохо, когда-нибудь обязательно станет лучше, и солнце засияет ярче. И наивная вера её стала удавкой на шее, и при взгляде на страшное лицо с вывалившимся языком перехватило спазмом горло, а сердце загрохотало по незажившим ребрам, вышибая слезу.

Грубая дощечка на груди с нарисованной углем корявой птичкой гласила: "Даганская шлюха". Все святые, Риарили не знала, с какого боку подойти к мужчине, будь то даганн или амидареец, не говоря о чем-то большем! Она не заслужила.