«Девчата, война!»
…Полеты затянулись до вечера, а июньский вечер приходит поздно. Я уже устала, но домой не пойдешь: нужно еще провести разбор с учлетами, оформить документацию. Только села за стол – в дверях голова подруги Машеньки Смирновой:
– Не засиживайся, Анюта, утром в лес. С солнышком поднимем! – сказала она и упорхнула.
«Ну конечно же, – вспомнила я, – сегодня суббота!» Уже сколько недель без выходных работаем, можно и отдохнуть. Здорово девчонки придумали – в лес. Погода как по заказу стоит. А мест заманчивых под Калинином тьма-тьмущая. И ходить далеко не надо: садись на трамвай – довезет прямо в сосновый бор, тот, что за текстильной фабрикой «Пролетарка»…
С первым трамваем мы и выехали. Инструкторы рады – в кои-то веки собрались вместе. В вагоне смех, шутки, песни… Кондуктор трамвая возмутилась:
– Расшалились, как школьники, управы на вас нет!..
Нас шестеро девчонок. Два авиамеханика, две Марии – Никонова и Пискунова, два инструктора-летчика-общественника – Тамара Константинова и Маша Смирнова и мы, два инструктора-летчика после Херсонского авиационного училища – я и Катя Пискарева. Это она потом, в войну, будучи летчиком женского полка, на беззащитном По-2 бросала ночью морякам-десантникам Эльтигена (сейчас это Геройское) боеприпасы и продукты. Спланирует тихо – с выключенным мотором, сбросит груз да как закричит в ночи: «Полундра! Забирай подарки!» И улетит под градом снарядов в скрещенных лучах прожекторов. И так 5 вылетов за ночь…
А пока мы идем, любуемся светлыми просторами. В траве кое-где мелькают увядающие ландыши – как подарок от природы… Мы вышли на берег Волги, выбрали удобное местечко на ее высоком правом берегу и присели, любуясь проплывающими мимо пароходами. Но от них обычно летит музыка, а сегодня почему-то непривычно тихо. И вдруг мы слышим отчетливый голос диктора, эхом отдающийся в лесу: «Война…»
Сразу померкли все краски природы. Куда-то девалось наше радостное настроение. Мы сразу стали старше своих лет. Нам, стоящим молча в этом утреннем воскресном лесу, было ясно: страна поднималась на смертный бой. И каждая из нас, овладевших одной из военных профессий, тут же решила про себя не оставаться в стороне. Кто-то коротко сказал: «Пора по домам», однако меньше чем через час все мы встретились в одном месте – в горвоенкомате. Наша маленькая хитрость по отношению друг к другу не удалась, но и визит к комиссару оказался напрасным.
– Занимайтесь, девушки, своим делом, – ответил военком на нашу просьбу направить на фронт, – вам и в тылу теперь работы хватит.
Терпения сидеть на мирном аэроклубовском аэродроме хватило мне месяца на полтора. Тревожные сводки первых дней войны подхлестывали нас, да тут еще нам сообщили, что аэроклуб приказано эвакуировать в глубокий тыл. Настал день, когда и я пошла к московскому поезду. Провожала меня Муся Никонова – авиатехник моего самолета. Ее муж, танкист, был тяжело ранен и умирал в одном из госпиталей города. Муся не плакала, только ее красивое лицо с карими миндалевидными глазами и длинными ресницами осунулось, потускнело. В соседней палате с мужем Муси лежал еще один танкист – без одной руки. Это был муж Татьяны Никулиной, с которой мы вместе учились в аэроклубе Метростроя. Она приехала к нему из Москвы, оставив маленькую дочку на попечение соседей, и сидела в палате около израненного мужа и день и ночь, утешая, как могла и ухаживая за ним. Война уже давала о себе знать – очень жестоко, порой непоправимо…
На вокзале Муся Никонова поцеловала меня и, положив в левый нагрудный карман моей гимнастерки серебряный рубль, тихо сказала:
– Это талисман. Вернешь после разгрома фашистов.
Талисман, талисман… Он был со мной всю войну. Каким-то чудом я его сберегла, но вернуть Мусе смогла только спустя много лет. Она считала меня погибшей и лишь по одной газетной публикации узнала мой приблизительный адрес и разыскала меня. Помню, я стою у калитки дома, а ко мне от автобусной остановки идет женщина со смутно знакомым лицом. Она подошла и стала расспрашивать, не знаю ли я, где живет… и тут замолчала, заплакала, узнав меня!..