Небо стоит верности

Выбрав погожий солнечный день, плотным строем ведем наши С-2[20] на север. Самолеты идут настолько близко, что, оглянувшись, можно увидеть лица летчиков. Улыбается черноглазый Володя Романов, поднял очки на лоб и приветливо взмахнул рукой спокойный Михаил Колесников, что-то кричит и смеется подвижный крепыш Толя Сластин. Один Дима Тымнетагин ничем не выражает своей радости. Его взгляд устремлен в пространство перед собой. Неужели я в нем ошибся? А мне-то казалось, что первый и пока единственный пилот-чукча должен относиться к своей работе восторженно и увлеченно…

Монотонно гудит движок, внизу плывет чахлая поросль лесотундры в бирюзовой россыпи озер.

Я усаживаюсь удобней и достаю карту. Карта этих районов неточна: в ней есть кое-какие погрешности, идущие со времен первых исследователей. Но меня заинтересовали названия. Вот Волочанка произошла, наверно, от слова «волок», «волочить». Видимо, кто-то в давние времена тащил здесь свои суденышки волоком, и поселок, что оказался в конце волока, поэтому и назван Волочанкой. Или Боярка. Интересно, какая боярыня жила в этих краях и почему в ее честь назван поселок? А может, здесь пролегал путь казачьей вольницы и по этим речушкам плыли легкие кочи из сказочно богатой Мангазеи в поисках новых богатств и «мягкой рухляди»?

Внизу появляется дымка. Самолеты прижались плотнее друг к другу, снизились и идут над самой рекой тесным строем. Вскоре дымка еще больше сгущается и переходит в туман. Вернуться мы уже не сможем: не хватит горючего. Да и Хатанга где-то совсем рядом. Ага, вот она! Слева виднеются мерцающие дымные костры старта и белое полотнище посадочного «Т».

Два резких крена — сигнал к роспуску строя и заходу на посадку. Самолеты выстраиваются в журавлиную линию. Захожу вдоль костров и убираю газ. Один за другим садятся, отруливают в сторону и выключают двигатели мои товарищи. От костров к нам направляются люди. Впереди вижу невысокого, кряжистого человека в распахнутой меховой куртке. Выпрыгиваю из кабины и иду навстречу.

— Примчался, чадо окаянное?! — с ходу набрасывается он на меня. — Черти тебя носят! Ну зачем прилетел?

— Простите, вы, наверно, нас с кем-то путаете, — растерянно отвечаю я. — Мы прибыли в экспедицию Бутлера…

— Вижу, что прибыли! А я запретил! Три часа назад послал телеграмму: прилет запрещаю! А они здесь! Выпороть бы тебя за это «прибыли»!

Кажется, я на миг забываю о правилах поведения, об уважении к старшим.

— Почему вы на меня кричите? И вообще, кто вы такой, чтобы разговаривать в таком тоне? Мне нужен начальник аэропорта или начальник экспедиции!

— Силен! — не то радостно, не то удивленно восклицает мой собеседник. — Силен, а? — спрашивает он, оборачиваясь к стоящему позади мужчине.

Тот щурит насмешливые, чуть навыкате, карие глаза, делает шаг вперед и протягивает руку:

— Бутлер, Серафим Александрович.

Я называю себя и представляю ребят.

— Не обижайтесь на прием, — смеется Бутлер. — Таков уж есть наш Иван Семенович. Рекомендую — начальник аэропорта Турусов! В принципе — это добрейший человек…

— Уже успел убедиться, — отвечаю я, пожимая руку Турусову.

— А ты на меня сердца не имей, чадушко, — хохочет Турусов. — Мы тут совсем извелись, вас поджидаючи! Смотри, туманище-то какой! Смекаешь? Но все хорошо, что хорошо кончается…

Так состоялось первое знакомство с людьми, которые надолго войдут в мою жизнь и оставят в ней неизгладимый и добрый след.

Едва над Таймыром устанавливается хорошая погода, мы приступаем к работе. К нам здесь относятся скептически. Летаем мало, по случайным заданиям экспедиции, а чаще — по заданиям Турусова: перевозим неподалеку какой-либо груз, почту и случайных пассажиров.

Попробуй тут доказать достоинство воздушного транспорта и жизненную необходимость малой авиации!

Помогает случай. Однажды, не застав Бутлера в кабинете, куда пришел за очередным заданием, я вышел и остановился в «фотограммке» (так сокращенно называли у нас фотограмметрическую лабораторию) возле приколотой к стене фотосхемы района.

— Любуетесь? — остановился рядом Мосин, главный инженер экспедиции.

— Да, — ответил я. — Вот такую бы карту да нам!

— О, это далеко не карта, — возразил Мосин. — Только схема.

— Но почему же? — искренне удивился я. — Видны все реки, озера, даже тайгу от тундры можно отличить. Лучше любой карты!

— И все же это не карта, — настаивал Мосин. — Да-с, не карта. Нет привязки твердыми астропунктами, схема не взята в жесткие рамки географических координат, не поднята, не дешифрирована и не имеет высотного обоснования.

— А что такое высотное обоснование?

— Иными словами, рельеф местности: высоты, отметки горизонталей, приведенные к уровню моря.

— Но ведь такую работу сделать несложно, и карта готова?

— В том-то и дело, что сложно, очень сложно. И в средних широтах это кропотливый и тяжкий труд, а тут бездорожье, горы, тундра. Вот бредут у нас по съемочному участку, — Мосин ткнул пальцем в схему, — несколько геодезических партий, а что толку? За сезон пять-шесть ходов, да и те ценой нечеловеческих усилий…