Небо цвета стали

Ламерей засопел, склонил голову и на миг казался быком, готовым к атаке.

– Спроси их лучше, сколько солдат они потеряли, прежде чем поняли, что конница делает из такой пехоты мишень для своих стрел.

– Лишь когда пехота пытается выиграть битву. А мы ведь желаем только слегка сдержать врага – так, чтобы успеть сделать разворот и выровнять строй. Потом снова заберем их. Когда будем повыше, спустим с цепи твои колесницы. Потому Волны должны быть наготове. И вы, колдуны, тоже. Начинаем на четыре коротких. Они ошиблись, когда отнеслись к нам легкомысленно.

* * *

– Легкомысленность. Это величайший грех на поле битвы. Ты вынудил их остановиться, мой Сын, но, похоже, они все еще относятся к нам легкомысленно.

Седоволосый старик расселся на вырезанном из темного дерева стуле и из-под приспущенных век смотрел на заполняющее долину облако пыли. Выражение лица у него было таким, словно он в силах проницать туманную взвесь, все еще заслонявшую окрестности, несмотря на то что отряды всадников, «причесывающих» сухую траву, прекратили свой труд. Нескольких атак, разбившихся о стену бронированных фургонов, хватило, чтобы остудить запал самых горячих голов. Теперь воины Вольных Племен нуждались в смене тактики.

– Мы не захватим лагерь легкой конницей, Отец. Стрел и дротиков не хва… тит…

Ких Дару Кредо заикнулся, поскольку Йавенир, Отец Войны – да пожрут паршивые стервятники его гнилое нутро – всматривался в него со странной улыбкою, словно выслушивая жалобы раздраженного подростка.

– Сколько колесниц ты отобрал?

Это был хороший вопрос, на который Дару Кредо и сам пытался себе ответить. Семь? Восемь сотен? Йавенир не нарушал данного слова. Если говорил: «дай мне это, а не то я заберу у тебя то», надлежало сделать все, чтобы «это» отдать.

– Где-то семь с половиной сотен.

– Значит, ты уже близок. Как думаешь, что они теперь сделают?

– Пойдут дальше вперед. С той поры, как они выступили от Олекад, им не попадался ни единый источник, река или колодец. Они должны добраться до воды.

– Да, Сын. Но к воде ведет вовсе не один путь. Зачем я приказал отобрать у них зрение?

Ответ на этот вопрос снизошел на него, словно откровение:

– Чтобы они пошли другой дорогой?

– Точно. В месте, где они находятся нынче, можно выкопать колодец. Много колодцев, которые быстро наполнятся, потому что дно долины – ниже уровня реки. Может, они не знают об этом, потому что никогда им не приходилось рыть колодцы для такого количества людей и животных, а может, они слишком уверены в себе и полагают, что доберутся до реки несмотря ни на что. Это не имеет значения, важно лишь то, что теперь они свернут налево, а мы не станем им в том мешать. Пусть займут позицию на взгорье, где могут выкопать хоть тысячу колодцев – но не доберутся и до капли воды.

На миг он смотрел на старика, Отца Войны, сердце и душу Вольных Племен. Ненависть и презрение, которые он чувствовал, когда Йавенир приказывал ему раз за разом бросать в атаку лучших людей, исчезли. Этот сукин сын… Пусть он лучше подохнет от старости, и храни меня все боги с самим Галлегом во главе от того, чтобы встать когда-нибудь против него на поле боя.

– Что теперь, Отец? Мы позволим им отступить?

– О да. Хотя и не безнаказанно. Взгляни. – Пыль медленно опускалась, а первое, что показалось из нее, был четырехугольник пехоты шириной ярдов в двести. – Они заслоняют спину щитами пехотинцев.

Старец улыбнулся почти благодушно:

– Убей столько, сколько сумеешь.

* * *

Вокруг треножника начала собираться толпа. Кочевники подходили, осматривали лежащие в пыли головы, смеялись и шутили. Никто не пытался приблизиться к ней, нескольких наиболее любопытных прогнало ворчание одного из стражников. Кей’ла должна была прожить так долго, чтобы насытить жажду мщения своего хозяина. Красный туман, затянувший края ее поля зрения, разросся, охватил ее коконом равнодушия.

Важно было лишь одно.

Медленный вдох.

Медленный выдох.

Боль.

Не дышать глубоко, не плакать, не жаловаться.

И помнить: время от времени поднимать голову и глядеть в сторону долины, туда, где из туч пыли как раз начинает проступать большой движущийся город, упорно взбирающийся вверх по склону. Потому что, если она слишком долго висела с опущенной на грудь головою, старший из стражников тыкал в нее тупым концом копья, пока она не начинала покачиваться, как окровавленный маятник, а толпа вокруг взрывалась коротким смехом. Крюк, в который он попал прежде, разорвал тело и почти выскочил из раны, горячая кровь стекала по коже: у ног ее натекло уже с небольшую лужицу.

Даже захоти Кей’ла, не сумела бы уже заплакать. Просто не было сил.

Несколько подростков бегали вокруг треноги, покрикивая и попинывая одну из голов, которая уже утратила всяческое сходство с частью человеческого тела. Остальные – главным образом женщины и старики – таращились на долину, карабкающийся наверх обоз и клубы пыли, встающие за ним. Непросто было там различить хоть что-то, порой мелькал какой-то отряд всадников, иногда взблескивало железо. Однако похоже было, что се-кохландийцы не могут приблизиться к каравану.