Небо вокруг

Крыть было нечем. Действительно, каждый из чужих обладал уникальной особенностью, которая давала его виду преимущество перед другими в каком-то конкретном деле. Расовая специализация правила во всех межпланетных делах. А порой и во внутренних, если так было выгодней. На фоне даже тех немногих инопланетян, с которыми им довелось столкнуться… предположение, что люди лучше всех могут управлять космическими кораблями за счёт уникальной реакции, требовало более весомых обоснований, чем просто чьи-то слова.

– А ты что думаешь?

– Думаю, им нужно от нас что-то другое, – Макс перестал злиться, поднялся и сел. – Ты знаешь, во сколько обойдётся имплантация на каждого из нас? Добавь к сумме наше содержание, обучение и перелёты – не слишком ли велика цена за то, что у кого-то другого есть от природы?

– Может быть у этих… – Олег не хотел сдаваться, – не помню, как они называются… в общем, может… есть какие-то другие противопоказания, не позволяющие им становиться пилотами?

– Нет, Лега, – Макс покачал головой, – я тебе говорю: дело не в реакции. У меня два варианта. Первый: все эти дофигатехнологичные чужие верят во что-то типа удачи. Вот так, глупо. Потому и набрали нас, дикарей, «смертельной» удачей отличившихся. И даже готовы платить, обучать, и на лодках своих терпеть.

Олег хмыкнул, представив, как за слово «лодка» или «судно», по отношению к кораблю, влетает Максу кое от кого по самое не балуйся.

– Ты знаешь, насколько лётчики суеверный народ? – продолжил Макс. – А я знаю, у меня дед лётчиком был. И даже в наше время, рассказывал, порядки на взлётной полосе всё те же, древние, с кучей суеверных традиций. Но если всё дело в удаче, тогда непонятно, для чего нужны эти жутко дорогие импланты.

Макс пожал плечами.

– Второй вариант: мы для них и в самом деле какой-то особый вид пушечного мяса, полезного только с этой фигней. Хотя по цене всё равно странно выходит. И непонятно, зачем нас тогда по всем этим космолётным предметам настолько серьёзно натаскивать. Не знаю, короче, – сдался он.

Олег подумал-подумал, взял, и рассказал ему всё. Про катер, отца и Светку.

– Ну ты герой, – цыкнул Макс, – даже баб своих спасти умудрился. А у меня совсем не так круто: всего лишь с места на место в троллейбусе пересел.

– В смысле? – снова переспросил Олег.

– Ну… еду я, еду. Никого не трогаю. Не слышу, не вижу. Музон в наушниках бахает. И тут вдруг: «ай! Пересесть надо!». Мысль такая, дурацкая, навязчивая. Даже музыку заглушила. Ну я взял и пересел, хорошо троллейбус почти пустой был. А через минуту место, где я сидел – всмятку. Дебил какой-то, из «золотых» малолеток, решил проверить, что крепче: городской троллейбус или папин «гелик».

Макс снова заржал.

Главное, успеть уйти. Зацепить самый край рабочего поля мины, и сразу из него выйти, не наглотавшись «дроби». Потом к следующей. И ещё. И ещё. И ещё. Петляя, словно мартовский заяц, то вперёд, то назад. Попробуй, просчитай. Тепловые излучения оживающих мин не замаскируют его, но прицелы ненадолго собьют. Кратчайший путь к вратам подсвечивал корабельный искин, но сейчас он был в его подчинении. Все, всё, и вся было в его подчинении. Потому что только он, не пилот, не компьютер, только он, мог их вытащить. А он сам подчинялся инстинкту, который кричал: кратчайший путь – смерть! Петляй, заяц, петляй, если хочешь жить.

Дико болела спина. За прошедшие пару месяцев, человеческих, можно было уже и привыкнуть, но не получалось никак. Всё время ныло, болело, чесалось. Олег сидел на своей кровати в их с Максом каюте. Настоящей, на универсальном десантном корабле, и боялся повернуть голову, чтобы не стрельнуло в шею. Приходилось терпеть надоедливый оранжевый отблеск мигающего индикатора, то и дело попадавший ему прямо в глаза. Он продолжал сидеть, неестественно прямо, не смотря на сигнал тревоги, предписывающий занять антиперегрузочные кресла и пристегнуться.