Небо выше облаков

Мальчишки рассказывают Ираиде новость о мамаше, и она оглядывает злым взглядом длинный забор и ворота. Говорит в сердцах, не щадя детских ушей:

– И сейчас эта курва наверняка где-то рядом, как пить дать! Иначе Наташка бы не сиганула! Господи, ну ничего же нет в этих тварях материнского! Ей не дочка, ей средство выживания нужно. Чтобы попрошайничала и в дом приносила. Убила бы!

Я поднимаюсь с колен и оборачиваюсь. Бегу к воротам и за ворота, не думая зачем, просто потому, что так надо. Егор с Надей, не сговариваясь, бегут за мной. Мы не бросаем своих в беде, не бросаем, потому что не можем иначе. Потому что плач Белуги рвет сердце, а боль – душу. Потому что она не заслужила такой матери, и потому что заступиться за нее можем только мы.

– Вон она, Светлана Анатольевна! В черной юбке, патлатая! Это она! Уйдет!

Я сбрасываю с ног босоножки с тонкими каблуками на дорогу и уже мчусь, как спринтер, за мешковатой фигурой, и плевать на то, как выгляжу со стороны. Не уйдет! Когда я зла, я бегаю очень быстро!

Пальцы впиваются в воротник женщины, рвут на себя и заставляют ее остановиться. Она матерится и машет руками, пробуя освободиться. Возмущается, целится ногтями мне в лицо, но не на ту напала. Я встряхиваю ее и толкаю к стене дома. Едва сдерживаю себя, чтобы не ударить, заставив эти пустые, лишенные чувств, злые глаза закрыться.

– Ты знаешь! Ты видела, как она спрыгнула! Видела, как твоя дочь упала и закричала – и ушла!

Наверное, моя ненависть к этой женщине слишком велика, потому что я не вижу в ее перекошенном, одутловатом лице ничего общего с умницей Белугой. С ребенком, который учится рисовать и любит читать сказки. Который способен простить матери даже самые страшные грехи. Ни сожаления, ни вины, ни жалости.

Женщина вырывается и кричит хриплым, пропитым голосом:

– Дура, пусти! А что я ей сделаю? Пусть государство Наташке помогает, раз мне не помогло! Оклемается, не в первый раз! А мне жрать нечего! – но она боится меня, я это чувствую. Она прекрасно понимает, что сейчас я способна ее убить.

– Землю жри, гадина, раз больше нечего! По-хорошему предупреждаю: лучше забудь дорогу в детский дом. Еще раз дочь сдернешь – пойдешь по статье за решетку!

– Да кто ты такая, сучка, чтобы мне указывать?! Да я многодетная мать!

– Лярва ты многодетная, а не мать!

– Пошла ты на х… – Посыл звучит громко, и прохожие оборачиваются. Я чувствую, как моя рука начинает дрожать.

– Значит, слушай сюда, тварь! – встряхиваю ее за грудки. – Хочешь спокойной жизни – оставь дочь в покое. Не оставишь – потом вини себя. Я найду способ оградить от тебя Наташу. Говоришь, за воровство сидела? А не ты ли у меня только что цепочку сорвала?

– Что? Какую еще цепочку?!

– Вот эту! – Я срываю с шеи золотое украшение и со злостью сую его в карман этой горе-матери, способной запросто уйти от покалеченного по ее вине собственного ребенка. Способной использовать дочь любым способом, лишь бы прокормить себя и очередного сожителя.

– Эй, мужчина! – обращаюсь к прохожему. – Вызовите полицию! Срочно! Я поймала воровку!

Женщина под моими руками начинает вырываться, но со мной не так-то легко справиться, и у меня получается ее отмутузить. Даже по затылку треснуть, и главное, что ни капли не жаль.

– Ах ты ж, сука белобрысая! Шмаль подорванная! Я у тебя ничего не брала!

– Брала! Мы тоже видели! Она брала, дяденька!

Господи, я на секунду от бессилия прикрываю глаза: я и забыла, что здесь Егор и Надя. Хороший же пример я подаю детям.

– Ну! – встряхиваю за грудки гниду, от которой несет пóтом, дешевым пойлом и страхом. – Вызываем полицию?! Будь уверена, я не отступлю! Сядешь у меня и не вякнешь! Еще и за Наташу ответишь, что спрыгнуть заставила! За увечья пожизненным расплатишься!

– Хватит, отпусти! Поняла я! Поняла!

Она пугается, начинает реветь и затихает. Вытирает нос кулаком, и вот в этом они действительно с дочерью похожи. Разве что горечь у каждого своя.

– Девушка, что? Уже не нужно вызывать полицию? У меня зять работает в отделе по борьбе с организованной преступностью, давайте я прямо ему позвоню? А вдруг за ней банда стоит? Всех сразу и повяжут!

Я совсем забыла о мужчине. А он молодец, сразу сообразил.

– Нет, спасибо! – я нахожу в себе силы поблагодарить человека кивком. – Она мне сейчас все вернет. Ведь вернешь?! – протягиваю ладонь, и мать Белуги трясущейся рукой отдает цепочку. Шепчет, словно яд сплевывает:

– Сука.

– Вот и хорошо, что поняла. – Я отпускаю ее и отступаю на шаг, пытаясь унять дыхание. – Девчонка у тебя хорошая, не будешь трогать – человеком вырастет, не в пример тебе. Уж мы постараемся. Завтра же найдешь ее в больнице.

– Что?

– Что слышала! Придешь и скажешь, что уезжаешь. Далеко на север – лечиться от пьянки. Скажешь, чтобы училась, и училась хорошо! Она у тебя книги любит – скажи, пусть читает. И приди трезвая, дай ей запомнить тебя матерью, для которой дочь – это не пустые слова и не способ заработка. И чтобы письма писала! И сыну, и дочери, поняла?! А теперь пошла отсюда, дрянь! Видеть тебя не могу!