— Мой Наставник… любимый отец мой Александр… светлая радость моя! Знай же, что ничто из того, что ты сделал против меня, не могло заставить меня тебя разлюбить. Я прошёл через ад боли, но я держался мыслью о тебе, я не мог поверить, что дьявол смог так оскудить твою душу, чтобы ты забыл меня, твоё верное духовное чадо! Как же мне стыдно было перед тобой, когда я сам испытал на себе ужас выбора между Козеозёрским монастырём и медленным самоубийством, за свою злость на тебя, за твою верность обетам, и как Хам, обнаживший наготу отца своего, так и я, подлец, насмехался над тобою перед братом Максимом! Всё… всё, что со мной совершил через тебя Господь — всё справедливо! И таким омерзительным было насилие, которое я над тобой учинил, что твой бедный разум двинулся, да так, что даже противоречащий показался тебе милее, чем я, твоё духовное чадо! Даже если бы мне пришлось сдохнуть на той скале… как мне судить тебя? Ведь ты, не раздумывая, принял обет и обрёк себя на смерть ради нас!
Александр выслушал его с лицом, помрачённым мукой воспоминаний и, тихо взяв лицо Серафима руками, прижался дрожащими губами к его взмокшему лбу, к его мокрым глазам.
— Бедный мой брат… Прости за всё, что причинил я тебе, за каждый миг твоей физической и душевной боли! Прости за нелюбовь, которой казнил тебя, не поверив тебе! В мучительных ночных кошмарах я слышал, как ты кричал, когда я калечил тебе руки, и видел твои несчастные глаза, которыми ты на меня смотрел, как верная собака, когда я уже готов был выстрелить тебе в лицо… О, мой бедный брат… Я был в ослеплении, во власти тёмных сил, во власти противоречия, которое Господь во мне победил. Он видел, как сильно я люблю тебя, моё чадо, как я нуждаюсь в твоём прощении!.. Пожалуйста… брат мой… друг мой… прости меня… прости…
Даже в те минуты, когда от сердца Серафима отступало отчаяние и одиночество, он не мог даже и надеяться услышать такие слова от Наставника. Он мог поклясться, что даже в обители не знал от Наставника такой любви. Что-то с ним невероятное произошло за время их разлуки, как будто он к нему спустился с самого Неба!
— Наставник мой, — в изнеможения от счастья воскликнул Серафим, — и ты меня прости за то, что я такой непослушный послушник! Для меня большое обличение, что ты так поносишь себя! Не ты же, а я во всём виноват! Это я творил бесчинства и ослушался твоего приказа! Из-за меня мы упустили противоречащего! Моя вина в том, что ты подвергся столь продолжительным страданиям от его дьявольского воздействия и твой бедный рассудок не выдержал пытки его плена! Твоё освобождение — просто невероятно! Мой любимый… мой дорогой Наставник… скажи, как же ты избавился от чар и убил противоречащего?
Александр с болезненным выражением лица посмотрел на Серафима и поцеловал его, как прощаясь с ним перед смертью. Он перевёл беспомощный взгляд на Ардена, как бы напоминая ему, что он предупреждал, что всё так кончится, затем опустил голову и замолчал.
— Почему ты молчишь, дорогой Наставник? — с непониманием спросил Серафим. — Ты не можешь об этом сказать в присутствии сектантов?
Серафим, поразившись обречённым видом Наставника после того пламенного взаимного прощения, которое только что произошло между ними, молчал. Он искал его взгляда, но тот не смотрел на него, тогда он мягко приподнял его лицо и увидел его дрожащие, мокрые от слёз ресницы и кроткий, взволнованный, но такой покорный судьбе взгляд серых глаз. За его спиной Максим тяжело вздохнул и с горечью произнёс:
— Он его не убил, любимый брат Серафим…
— Погоди, брат Максим, — все сильно сжалось внутри Серафима, — но ведь я вижу, что чар противоречащего больше нет!
Александр прерывисто вздохнул и полушёпотом произнёс:
— Владыка Питирим — не противоречащий… Нас обманули… Но противоречащий всё же был… Он был во мне… Меня очистил Господь…
Серафим в страшном смятении медленно поднялся с колен, а Александр, снова уронив как перед плахой голову, сел на пятки, с отчаянной внутренней молитвой. Душа Серафима все больнее и больнее разбаливалась. У него кровь прилила к лицу, он судорожно сжал зубы и тихо спросил, с трудом дыша:
— Наставник… прости меня, если я моим недоверием обижу тебя… Мне сейчас в голову пришла такая нелепая мысль… прости… — Серафим даже улыбнулся, успокаивая себя, и продолжил:
— Представляешь? Я вдруг подумал, что ты пришёл сюда с владыкой Питиримом! Но это же просто чушь собачья! Я же разбил ему череп и сам он вряд ли мог сюда дойти, если, конечно, ты на руках не протащил его сто километров до Вознесенки…
— Это правда… — с тихим выдохом выговорил Александр. — Я действительно сто километров тащил его до Вознесенки… Я это сделал, потому что мне Господь открыл, что он — не противоречащий. Брат Серафим… владыка Питирим — пророк Бога Всевышнего и наш брат во Христе… Я хочу, чтобы ты его увидел, чтобы ты познал его душу, как познал я, и принял его как брата, который…
— Как брата?!! — взревел Серафим.