Небо Ждёт. Притча о будущем (СИ)

Конь знал дорогу, или, во всяком случае, его зрение было получше — он видел тропу. Очень быстро он вышел на окраину леса. Серафим приподнялся в седле и ахнул: перед ним расстилался страшный пейзаж: мёртвого серого цвета поле, в которое было опрокинуто серо-чёрное небо.

Что с миром? Где солнце? Может быть, был нанесён атомный удар? Серафим оглянулся по сторонам и еле разглядел справа, на самой кромке леса, полуразвалившийся усадебный дом. Больше зацепиться взгляду было не за что. Он договорился с конём, и они поехали к нему. У входа спешился, попросил коня подождать у двери и вошёл внутрь строения. Во мраке он пытался разглядеть обстановку, и вдруг… его сердце сильно забилось. Это был его дом… дом, в котором он родился и вырос. Он сразу прошёл в зал-ротонду с высокими окнами в пол, который был всегда таким светлым и полным гостей. Сейчас же пол был покрыт пылью, занавеси на окнах истлели, зеркала на стенах потускнели и не отражали свет… Во всём была такая пустота, какая была и в его сердце. Вдруг он понял: что-то случилось, и он просто умер. Это было похоже на ад, а ад… это место, где Бога нет… Неужели он навсегда отлучён от Бога? Здесь его никто не услышит? Кто запретит ему молиться Богу в аду? Серафим преклонил в серой пыли колени и с ужасом прошептал:

— Из глубины серости взываю к тебе, Господи! Услышь меня, мой Боже! Я знаю, что не достоин и не готов, чтобы Ты вошёл под кров дома души моей, ибо весь он пуст и разрушен, и нет во мне достойного места, чтобы Тебе приклонить главу. Но как Ты ради нас умалил себя, сойдя с высоты, снизойди и теперь до малости моей…

За дверьми заржал конь. И одновременно с ним раздался женский плачь, который доносится с верхних этажей.

— Мама?! — вскричал Серафим и бросился по знакомой лестнице на ощупь наверх. Конь снова заржал, и Серафим, на миг поколебавшись, снова пошёл наверх. Он быстро нашёл дверь спальни и, пнув ногой, открыл её.

— Мама… — тихо позвал он. Не получив ответа, он привычно нащупал на шлеме фонарь и включил его. Луч света выхватил в середине комнаты женщину, сидевшую на полу среди сломанных картинных рам и разбросанных фотографий. Она не повернула к нему головы. Он осторожно переступил порог комнаты и еще тише прошептал:

— Мам…

— Тебе смешно? — вдруг резко сказала она. — Тебе не нравится такая мать?

— О чём ты? — озадаченно произнёс Серафим.

— Посмотри!

Она, отвернув голову, протянула ему фотографию, на которой была изображена совсем молоденькой, стоящей со своей матерью. Он уже и не помнил её такой. Да он вообще не помнил её лица, вернее не трудился запоминать каждый раз после очередной пластической операции. Он не знал, как можно ответить на её вопрос, поэтому только и пробормотал:

— Ты тут ничего…

Она повернула к нему своё опухшее лицо и истерично взвизгнула:

— Сравни!

Он с трудом узнавал в ней ту самую женщину с фотографии. Серафим развёл руками и сказал:

— Не могу. Нельзя сравнить несравнимое.

— Ты не можешь?! — воскликнула она. — А моя мама могла! Она меня вечно со всеми сравнивала! С теми, кто лучше меня учился! Кто удачнее вышел замуж! Кто больше денег заработал и родителям больше дом купил! У кого дети послушнее и лучше! Я всё время хотела быть для неё лучшей, хотела вырастить успешного сына, но… даже ты не стал таким, как хотелось бы ей!

— Погоди, мам, — удивился Серафим, — разве отправить меня на финансовый факультет это была не твоя идея, а моей бабки?

— Нет! И моей тоже! Ведь я хотела понравиться матери, чтобы она гордилась мной, что у меня такой успешный сын! Я хотела, чтобы она меня любила и восхищалась мной!

— А отправить меня на выращивание в брюхо суррогатной матери ты хотела потому, чтобы понравиться моему отцу?

Она, молча, смотрела на него.

— О, женщины! — воскликнул Серафим. — Мне, конечно, очень тебя жаль, мам, но вот что я тебе скажу: завоёвывать любовь бесполезно. Ты ведь хотела любви от тех, кто не умеет любить.

— Почему же ты тогда стал лучшим во всём? — с негодованием спросила она. — Лучшим учеником? Лучшим солдатом? Лучшим пилотом? Виктор, признайся же: ты из кожи вон лез, чтобы стать кем-то великим, потому что если бы ты был никем, то тебя бы никто не любил!

— Странная ты, мам, — пожал плечами Серафим, — с чего ты взяла, что я откуда-то лез? Ты во всех своих бедах винишь меня, как и я раньше во всех своих бедах винил тебя, но сейчас я, наконец, понял тебя, и больше ни в чём не виню. Я буду рад, если ты прекратишь быть тем, кем не являешься, и попробуешь найти себя, если чужие маски окончательно не прилипли к твоему лицу и не срослись с ним. А я любви, вроде, не искал, но пытался везде оставаться собой. Что же делать, если я реально хорош во всём? Просто всё, что я делаю, я стараюсь делать с душой. Или не делаю ничего. А что касается любви, то скажу тебе из своего личного опыта: любить тебя, здесь на Земле не сможет никто, кроме Господа Бога и твоих любимых братьев во Христе, которым наплевать, кто ты, даже если ты — великий воин и пилот! Стоп… а где же мои братья?