Небольшие повести

- А как его подымешь, когда вы норовите платить докладами? - мрачно спросил старший брат, до этого молчавший.

- Какими докладами?

- Поясняю. Я тоже с этого колхоза. Первоначально, когда мы назывались «Смерть кулакам», еще жить было можно. Жрать давали. А потом, когда переименовали в имени Ежова, стали колхозника приучать вкалывать задаром. За так. Посеем - за это нам доклад прочитают. Уберем - за это еще доклад прочитают. А жрать не дают. Так вот, дорогой директор колхоза, учти: дурака за доклад работать ты еще найдешь. А земля задаром тебе рожать не станет. Ей тоже кушать надо. Она назем просит. Удобрение.

- Закон сохранения энергии, - строго прибавил тот, что в галстуке.

Я смотрела на Ивана Степановича и переживала за него. Ну чего он теряет время? К чему биться с этими лобачами? Разве можно их убедить.

- Я не случайно задал вопрос про деньги, - проговорил председатель задумчиво, как бы взвешивая, стоит ли входить в объяснения. - Не случайно.

Все трое уставились на него.

А он подумал, махнул рукой и пошел к двери.

- Обожди, - задергался Митька, - Иван Степанович!

- Чего ждать? - председатель ухватился за скобу. - А с твоими дезертирами говорить нечего…

- Мы, к вашему сведению, рабочий класс, - угрожающе сказал старший. - Не обзывайте.

- Вы меня хотите в дискуссию втравить? - Иван Степанович грустно вздохнул. - Не выйдет! А ты, Митя, принял решение - твое дело. Только гляди не просчитайся. Не знаешь ты еще всего.

Митька насторожился: не скажет ли председатель чего нового про огороды.

- Многого ты еще не знаешь.

Братья тревожно смотрели, не ушел бы председатель - старались догадаться, что у него на уме.

- В такой ответственный момент и так себя ведешь, - продолжал Иван Степанович с укором. - Ничего ты не понял, ничему не научился.

- Да ведь я почему не еду?! - взвился Митька. - Мне в Москве велели горло беречь! У меня ценный тенор! А меня в кузове возят! Лариска в кабинке, а я в кузове!

- Устыдил бы ты их, - зашумела с печки бабка, - Мыслимое ли дело затеяли!.. Отец всю жизнь наживал, а им бы только по ветру пустить.

- Ты читал в центральном органе статью: «Людям - значит себе»? - грустно спросил Иван Степанович.

- Нет, - насторожился Митька.

- А почитал бы… Я тебя давно предупреждал… Не знаешь ты всего. Недопонимаешь.

- Так они в кузове возят! И на бис вызывают! Горла не напасешься за так на бис петь!

- Ай-яй-яй! - покачал головой Иван Степанович и вышел.

- Ну вот! - закричал Митька братьям. - Говорил - сбиваете с толку. Не знаете ничего! Машина будет?

Я сказала, что будет.

- Ладно. Если в кабинке - поеду. Хрен с ним. Только уговор - на бис петь не стану! Хоть пол простучите - не стану.

Мы вышли.

Я спросила председателя, что за статья в центральном органе.

- А ты думаешь, я читал? - ответил он. - У меня за две недели газеты лежат не читаны. Где оно, время-то?

И мы поехали к Денисовым.

У них живут мать без отца и шестеро дочек. Бабье царство, а в избе постели не прибраны, на полу тряпки. Двери целый день настежь. По столу ходят куры.

Старшей дочери Денисовых лет тридцать. Она девушка, на лицо страшная, как война. Вдобавок - злющая, все кидает. Болтали, что замуж она не вышла из-за имени. Звать ее Фекла. Но у них ни одна дочка не нашла еще постоянного мужа, так что дело тут не в имени.

Вся семья отчаянная, бесшабашная. Как соберутся вместе, так и давай лаяться и между собой и с матерью. А меньшие - двойняшки, хоть им и десяти нету, довели учительницу до истерики. И понятно: отвечают одна за другую, а отличить их нет никакой возможности.

Когда мы вошли, мать гладила ворох белых халатов, Фекла в бигудях калила семечки, двойняшки перебирали картошку и баловались.

- А ты вроде похудела, мать! - весело зашумел Иван Степанович с порога.

- Похудела! - отозвалась хозяйка. - Восемьдесят кило было, девяносто осталось!

Иван Степанович спросил, где остальные дочки.

Мать сказала - на ферме.

- А Дарья?

- Шут ее знает, где ее носит. Загуливает, язва! Они у меня все бедовые - с молошных зубов гуляют.

- Чего ж ты ее ругаешь? В мамку! - смеялся председатель. - Небось и сама обожала, когда тебе мужики пятки чесали.

- А я и сейчас обожаю. Мой сезон еще не прошел!

Она звонко расхохоталась, большая, здоровая, загорелая, как шоколадина.

- При детях не совестно, - проворчала Фекла. - Какая вы, мама, право, чудачка аморальная!

- А кому вы нужны, моральные? - весело отозвалась мать.

За переборкой пугалась и хлопала крыльями курица. Я поняла, что Дарья прячется там, и только подумала, как ее выманить, а председатель уже закричал:

- Вон она где! А ну - на выход!

Дарья появилась в сережках с подвесочками, в красных хоровых сапожках. Среди дня наладилась на свидание.

Лицо у нее было пухлое, как колобок, глаза узкие, сонные.

Она сердито пнула курицу сапожком и сказала:

- Петь не поеду, хоть зарежьте.

- Не поедешь - скидай сапоги, - припугнул председатель.

- А пожалуйста… Мама, вас что, на коленях упрашивать, чтобы вы платок погладили. Мне же идти!

- У тебя тут, - председатель кивнул на ее пышные груди, - совесть есть?

- А вы пощупайте, - предложила Дарья.

Мать взвизгнула и захохотала.