Небом крещенные

Утром поезд почему-то остановился в чистом поле. Ни слева, ни справа не было видно станции. Вдоль эшелона бежал Остроглазов и кричал, безжалостно надрывая свой несильный голос:

— Товарищи, выходите! Победа, победа!!!

Ржаво скрипели шарниры широких дверей-ворот, из теплушек сыпались заспанные, наскоро одетые пассажиры эшелона.

— Победа, дорогие товарищи! Войне — конец!.. — не унимался старик Остроглазов.

Негромко и вразнобой прозвучало "ура!". Потом хор голосов окреп, и уже слышался сплошной, восторженный крик: "А-а-а!!!" Чей-то пистолетный выстрел послужил началом, вслед за ним хлестко прозвучало на ветру несколько выстрелов подряд — будто очередь из пулемета. Множество рук протянулось вверх. И тут уж постреляли! Выпускали в воздух все, что было в основных и запасных обоймах, словно торопились избавиться от патронов, потерявших какую-либо ценность в мирное время.

Командир полка предвидел, что будет такая неуправляемая стрельба, и потому, когда радио сообщило о победе, приказал остановить эшелон в поле. Машинист дал им на это три минуты, надеясь нагнать время на спуске.

На ближайшей станции устроили митинг. Речи ораторов были короткими и очень схожими, ко каждая сопровождалась восторженным, ликующим "ура!".

Летчики, стоявшие в задних рядах, незаметно откололись от толпы, побежали искать водку. В станционном буфете было сухо, как в пустыне. Бросились в поселок. Заведующий одного захудалого магазинчика уважил покупателей, увешанных орденами. Повел их за дощатую переборку и там наклонил небольшой бочонок: в нем слегка булькало — все, что осталось. Тминная водка. Наполняли котелки и фляги, впопыхах совали продавцу смятые красненькие тридцатки.

Вернулись к самой отправке эшелона, но все-таки поспели, и не с пустыми руками.

Наливали сразу по полкружки.

Вадим поморщился от резкого запаха спирта и тмина.

— Рань такая… Может, лучше в обед сабантуй устроить?

Не греши, Зосимов! — прикрикнул на него солидный, краснолицый капитан. — С утра в самый раз водку пить.

— За победу!

— За победу!

Поезд шел на восток. Шел, минуя редкие станции, огибая сопки, ныряя в тоннели, и долго не останавливался. Как раз когда надо было бы постоять, он катил и катил. Толпились летчики у дверей теплушек, открытых настежь, орали песни. Как же хотелось им, фронтовикам-гвардейцам, увидеть свою победу, встретиться с нею и обнять ее. Какая она теперь там в поверженном Берлине, в ликующей Москве?

XI

Осторожно, на малом ходу, поезд прошел трехкилометровый мост над рекой. Говорят, самый длинный в стране мост. Без остановки прогнали воинский эшелон мимо большого города. Перевели на одноколейную ветку, подали к аэродрому.

Огляделись летчики: куда это их привезли? К аэродрому жались низкорослые строения, поодаль стояли ветхие двухэтажные ДОСы^[10] с рыжими подпалинами на местах обвалившейся штукатурки, кое-где белели, как грибы, круглые домики — корейские фанзы. А вон и местная авиация топчется небольшой гурьбой. Серый какой-то народ, только по погонам и догадаешься, что это летчики. Двое были в коротеньких синих шинелях еще довоенного образца.

Это и есть те самые зубры, о которых упоминалось перед отправкой полка из Ленинграда?

На дворе прохладно. Середина мая по календарю, а здесь еще ходят в шинелях. Ветер порывистый, пронизывающий.

Богданов, выскочивший было из теплушки в одной гимнастерке, вернулся за курткой. Но дальневосточники успели заметить у него на груди Золотую Звездочку и теперь глядели на комэска с великим почтением.

Некогда было заводить знакомство. Железнодорожники потребовали высвободить подвижной состав как можно скорее. Порядки на железкой дороге известные: везут медленно, а как только стали — начинают штрафовать за каждую просроченную минуту.

Разгрузка шла второпях. Дальневосточники помогали.

Новоприбывших летчиков временно разместили в солдатской казарме. Вечером пришли двое дальневосточников знакомиться. Оба лейтенанты. Один прихватил с собой гитару; сидел на кровати и наигрывал, пока его товарищ рассказывал о здешнем житье.

Летчики брились, гладились, начищались с дороги. На кроватях лежали гимнастерки, усеянные орденами — где погуще, где пореже. Гимнастерки дальневосточников от плеча по плеча были девственно-чистыми.

Приезжие узнали, что здесь им будут меньше платить денег, ибо фронтовая надбавка как таковая срезается. И норма летного питания другая, поскромнее. Словом, все здесь рангом ниже.

— А стоять, значит, будем вместе, на этом аэродроме?

— Нет. Вас шуганут на другой. Он километров тридцать отсюда, в тайге.

— Кто сказал?

— В штабе дивизии говорили.

— Ну и как там?

— Да ничего, нормально. Бетонка хорошая. Комаров, правда, до черта.

Бровко встал и отошел в сторону — высокий, огненно-рыжий, гордый. Издали крикнул:

— Это кто придумал, чтобы гвардейский полк загонять в тайгу?

Сидевшие на кроватях повернули к нему головы:

— Известно, кто: командование дивизии, — ответил на его вопрос один из дальневосточников.

— Пускай само туда летит, твое командование!

— Да оно теперь и ваше…