Небосвод несвободы

До встречи, недостигнутое дно! Подаренное — пущено на ветер. Что наша жизнь? Скорей всего, кино, важнейшее из всех искусств на свете. Туманна даль. Туманен (столь же) взор. Без Маргариты вновь томится Мастер… И голову ломает режиссёр, как сделать из артхауза блокбастер. Кусочки есть — картины общей нет; дедлайн на пятки наступает властный… В порядке звук. Вполне поставлен свет. Но склеить кадры… Проще склеить ласты. Что, расскажи, в искусство ты привнёс? — пустой и зряшный гомон жилконторы. А впереди — критический разнос и вялые коммерческие сборы. Раз видишь дно — так и сиди на дне в забытом Богом и людьми затоне, чтоб Спилберг ухмылялся в стороне и потирал артритные ладони. Застойный кризис и сердечный криз — суть братья. И о том твоя кручина, что жизнь, увы, уходит камнем вниз, как качество ролей у Аль Пачино.

Всё то, что ты ни делаешь — отстой, хоть опыт есть и путь проделан длинный. Где «Оскар» твой, где «Глобус Золотой»? Всё ближе запах «Золотой Малины». Другим достался голливудский шик и «Сотбис» баснословнейшие лоты. Ну, а тебе взамен признанья — пшик, фальшивое сиянье позолоты. Кругом враги, завистники, скоты — тверди себе об этом, ночь ли, день ли… Да, Стэнли Кубрик — он почти как ты. Но не тебе достался Кубок Стэнли. Всему виною мировое зло, масонов ложь и дети Кэри Гранта, поскольку невозможно тяжело признать в себе отсутствие таланта. Гораздо проще, галстук теребя (ты ж, собеседник, возмущенно охай), признать изгоем пламенным себя, не признанным народом и эпохой. Хоть сгорблен ты, хоть мал ты, словно мышь, что в колесе наматывает мили, но, может быть, посмертно прогремишь. И вздрогнет мир: «Как так?! Не оценили…» Скажи: «Нет, я не Байрон, я другой…», нахмурься и не строй эпохе глазки. «Я недооценён, и я изгой». И сей пассаж поймёт Роман Полански.

А впрочем, хватит стонов, мон ами. Не жалуйся на горечь и усталость и просто адекватно досними всё, что тебе доснять ещё осталось. Давай, снимай свой личный рай и ад; давай, снимай задумчиво и немо, пускай без «звёзд», пусть твой продюсер — гад, пусть даже киноплёнка — фирмы «Свема». Пусть злобствует критическая рать и строится, шипя, в колонны по три, но если ты сумеешь не соврать, твой фильм, возможно, кто-то и посмотрит; возможно, ты б кого-то и зажёг из-под своих построек и развалин…

А комплексов не надо, мил дружок.
Поскольку ты и в них — не Вуди Аллен.

Совесть

В единстве, во вражде, мирясь и ссорясь,
не меряя тернового венца,
извечно существуют ты и совесть,
два чёртовых сиамских близнеца.
Нависнув над тобою тёмной шторой,
брезгливо на тебя глядит в лорнет
субстанция, бесплотнее которой
на этом свете не было и нет.
Торжественная, словно колоннада,
с бесстрастием, присущим палачу,
она сквозь фильтры пропускает «Надо!»,
заслоны ставя вечному «Хочу!»
дохристианской сумрачной химерой,
не помнящей родства и прошлых дней…
Но, как ни странно, остаётся мерой
тебя и экзистенции твоей.

«Рвануть бы в мир, где ты пока не лишний…»

Рвануть бы в мир, где ты пока не лишний,
где можно в голос петь: «Тарам-парам!»,
где, не старея, мама Харе Кришны
беспечно моет сотню Харе Рам,
где нет не слишком мирного ислама,
где нет ни ФСБ, ни ЦРУ,
где тащит незатейливая лама
поклажу по-над пропастью в Перу,
туда, где не рождают истин, споря,
погрязнув во вражде и во грехе,
где сеть морщин Тибетского нагорья
исколота иглою Хуанхэ,
где нет тивишных орков или фурий
и новостей, калечащих виски́,
туда, где поступь вражеских центурий
не разрывает воздух на куски,
туда, где чище звук и дождь искристей,
и к нашим душам аллергичен бес,
где тихий свет полузабытых истин,
как лунный шлейф, спускается с небес.

В никуда