Нечаянная радость

Часто по вечерам, отмотав руки на сколке льда и очистке снега, она садилась поближе к батюшке и слушала его душеспасительные беседы. Иногда она приводила с собой своих подруг и знакомых, и постепенно около батюшки образовывался круг верных людей, жаждущих слушать слово Божие. Осторожно, когда стемнеет, вереницей шли они в этот дорогой батюшкин приют, и он им рассказывал о первых днях творения, о Каине и Авеле, о хождении по пустыне народа Израильского, о сошествии на землю Христа Спасителя, о Его земном пути и вознесении на небо, о церковной службе и многом другом. И внимавшие ему уходили с душою, до краев наполненной тихой радостью, с удивительным чувством чего-то нездешнего, необыкновенного. Да и сам батюшка был счастлив тем, что он проповедует людям слово Божие, открывает для них истины Христовы.

Но однажды в феврале, когда на улице вьюга наметала сугробы и целыми днями валил снег, Дарьюшка пришла поздно вечером и усталая села на стул у дверей и горько заплакала. Встревоженный батюшка, шаркая валенками, подошел к ней и, положив ей руку на плечо, спросил:

– Что случилось, Дарьюшка?

Она заплакала еще сильнее и, всхлипывая, рассказала ему, что управдомша тайно поведала ей, что ночью за батюшкой придут из НКВД. Батюшка обмер и засуетился, собираясь в путь. Она помогла ему потеплее одеться, дала на дорогу хлеба и немного денег, и он, перекрестившись, ушел в ночную мглу.

Его задержали под утро на выходе из города и переправили в следственную тюрьму. Судила его «тройка» и приговорила к 15 годам в приполярных лагерях, к каторжному труду в глубоких сырых шахтах, в проклятых краях, где полгода ночь и полгода день. И дальнейшая судьба его неизвестна, как неизвестна судьба многих других страдальцев, ушедших в небытие без права переписки. Вечная им память.

За старцем не пропадешь

Летом 1941 года я жил в солнечной Евпатории в небольшом доме с ослепительно белыми известковыми стенами, который стоял на окраине города в обширном и ухоженном саду. Уже с месяц как шла война с Германией, и никто из обитателей дома и соседей не предполагал, что она будет такой тяжелой, жестокой и затянется на несколько лет. Вечером, когда солнце садилось в море, уходя за кромку горизонта, со стороны Румынии в чистом темно-синем небе появлялись тяжелые немецкие самолеты, натужно и прерывисто гудя, они летели бомбить Севастополь. Зенитные батареи Евпатории, расположенные неподалеку от нас, оглушительно стреляли, ведя заградительный огонь всю ночь напролет и замолкая только под утро.

Утром с моря тянул свежий бодрящий ветерок, и я с ведром в руке выходил в сад, усыпанный яркими, спелыми оранжевыми абрикосами вперемешку со стальными корявыми и закопченными осколками зенитных снарядов. Вкус этих абрикосов, сброшенных на землю пушечным грохотом, был необыкновенно нежный, сладкий, с чудным райским ароматом. И когда я сейчас беру в руки спелый оранжевый абрикос, его вкус и запах возвращают меня в тот дивный сад уже очень далекого 1941 года.

От этих ежедневных немецких налетов и ночной зенитной канонады постепенно в душе появлялись тревога и смятение, как будто какая-то неведомая темная сила подвела меня к зияющей бездне и поставила на краю ее. И может быть, мною бы совершенно овладело тревожное, тоскливое настроение, если бы не мой новый знакомый, живший по ту сторону садовой ограды, сложенной из желтого пористого ракушечника. Это был старый бородатый сапожник дядя Иван, которому я носил чинить обувь. Я с ним познакомился еще весной, и мы, разговорившись, подружились, нашли много общих тем и стали доверительно относиться друг к другу, что по тем временам было редкостью. Особенно дядя Иван любил говорить о Боге. Был он верующим человеком, и, держа насаженный на железную лапку старый ботинок, вколачивая гвозди в каблук, он как-то интересно и занимательно рассказывал мне жития святых, отрывки из Евангелия и о неведомой мне тихой монастырской жизни.

Я в то время не был верующим, так как в нашей советской действительности было сделано все, чтобы изгнать Бога из жизни полностью. Мы жили, думали, говорили о чем угодно, но только не о Боге, потому что о Нем ничего не знали и даже не подозревали, что Он в самом деле где-то существует. Но за два последних месяца, когда я много узнал о Православии от старого сапожника, мое отношение к религии переменилось, и я каждый день с большим интересом и усердием читал толстую Библию, которую давал мне дядя Иван.

А война тем временем разгорелась, и до нас дошли слухи, что немцы выбросили в районе Джанкоя воздушный десант, и это было уже серьезно, так как от нас до Джанкоя на машине был всего день пути.

Хибарка дяди Ивана состояла из крохотной мастерской, кухни и комнаты. Вначале он принимал меня в мастерской, а потом позволил осмотреть и комнату, где стояла деревянная кровать, полка с книгами, а в углу за занавеской были иконы и медный литой крест. На стене, закрытые простыней, висели длинные черные одеяния.