Нечаянная радость

Утром хозяин попросил отца Власия окрестить двух малых детей. Из сеней он притащил большую деревянную лохань, завесил окна от любопытных глаз, и батюшка по всем правилам окрестил детей, оставив им имена Петр и Павел. Перед уходом заботливая хозяйка предложила батюшке подстричь покороче волосы, спадающие до плеч. Надев ему на голову глиняный горшок, она большими ножницами прошлась кругом, и, сняв горшок, обмахнула батюшку тряпкой. Батюшка щелкнул пальцем по горшку и пошутил, что он теперь стал митрофорным протоиереем. Хозяйка положила ему в торбу печеного ржаного хлеба, вареной картошки и добрый кусок сала. Хозяин провожал отца Власия до ворот, а собачка скакала кругом и около и путалась под ногами.

– Оставь собачку здесь, – сказал хозяин, – она в дороге только будет вязать тебя.

– Ну что ж, пожалуй, оставлю.

Хозяин привязал к ошейнику веревку и потащил упирающуюся собачку во двор. Батюшка попрощался, закинул за спину вещмешок, в котором у него были свернуты ряса и епитрахиль, и двинулся в путь. Шел он в ватнике, серых брюках и в старых растоптанных сапогах. Свою поповскую с большими полями шляпу он оставил у мужичка, который дал ему на голову поношенный мужицкий картуз. Сейчас явно показывать свою принадлежность к Церкви было неразумно и опасно, чтобы не оказаться арестованным и отправленным в тюрьму. Конечно, власти охотились за такими, как он, но в народе его узнавали, жалели и помогали чем могли как страдальцу за веру. День был жаркий, и он медленно брел по пыльной дороге, часто присаживаясь и отдыхая в перелесках.

Вечером в поле он набрел на цыганский табор, расположившийся на ночлег. Везде горели костры, стояли распряженные фургоны с поднятыми оглоблями, между ними бродили лошади, бегали шустрые дети и лохматые собаки. В котлах цыганки варили кулеш и до черноты кипятили чай. Около одного костра сидели степенные цыганские старики вместе со своим таборным бароном и, лениво переговариваясь, курили трубки в ожидании ужина. Отец Власий подошел к ним, поздоровался и протянул руки к огню. Вечером уже стало свежо, и он даже немного продрог.

– Садись с нами, добрый человек, – сказал барон, вынув изо рта трубку.

Отец Власий присел на траву, и ему предложили трубку, но он вежливо отказался.

– Русские священники табак не уважают, – сказал один из стариков.

– Откуда вы знаете, что я священник?

– Э-э, милый, попа и в рогоже узнать можно, – сказал барон.

– А куда ваш табор направляется?

– Мы направляемся через Южнорусские степи в сладкую для цыганского сердца Молдавию. По пути останавливались около Курской-Коренной пустыни. Там нас всегда хорошо принимал игумен отец Пафнутий. Допускал к чудотворной иконе «Знамение». Мы считаем эту икону нашей цыганской Божией Матерью. Цыганское предание говорит, что эта икона в давние времена была в таборе, и как-то раз забыли ее в лесу при корнях сосны. Вот поэтому и – «Коренная». А русские икону нашли и «Коренную» пустынь устроили. А когда татары-крымчаки сделали набег – монастырь сожгли, разграбили, а икону саблей надвое раскололи. Потом монахи нашли эти две части, сложили вместе, они и соединились. Много от этой иконы чудес и исцелений было. А теперь ее нет. Деникинцы увезли ее с собой. Где-то она сейчас в Сербии или Словакии находится.

– Давай, батя, свой котелок, мы тебе кулешу положим. Кушай на здоровье. Раз уж Бог послал тебя к нам, то от табора будет к тебе просьба: у нас старая Зина умирает. К утру кончится. Так сделай милость, отпой ее как положено. Ведь мы, цыгане, тоже православные. Сделай все по совести, и мы тебя отблагодарим.

– Отчего же не отпеть, отпоем как надо, чтобы Ангелы отнесли ее душу на Лоно Авраамово.

– Вот, вот, именно на Лоно Авраамово. Она была хорошей женщиной, детей много имела, на картах, на руке, на зеркальце умела гадать, судьбу могла предсказывать верно. Больше ее денег никто в табор не приносил. Ну, конечно, не без греха была. Мужей у нее было пять, табак уважала и от водочки не отказывалась, а под старость крепко заливаться стала. А так, святая была старуха. Молитву «Отче наш», «Богородицу» знала. В церковь любила ходить и там с тарелки не крала, а всегда сама деньги положит. Да будет земля ей пухом!

– Да что ты, Николай, она ведь еще жива.

– Да какое там жива! Уже, верно, черти из нее душу тащат.

Утром совершилось погребение старой цыганки, и после тризны по покойной батюшку отпустили с миром. Он уже порядочно отошел от табора, как сзади себя услышал конский топот. Догоняя его на резвой кобыле, охлюпкой без седла скакал старый бородатый цыган. Левой рукой он держал поводья, а в правой сжимал пару сапог. Остановившись рядом, он улыбнулся, показав желтые прокуренные зубы и сказал:

– Наш барон жалует тебе сапоги. Мы – цыгане – уважаем хромовские сапоги.

Сказав это, он вручил батюшке подарок и ускакал назад к табору.

– Хорошие сапоги, – ощупав голенища, сказал батюшка. – Ну, а старухе вряд ли Царствие Небесное, слишком уж много мужей у нее было.