Нечаянная радость

В городе, куда он пришел, он затерялся среди множества спешащих и бегущих куда-то людей, оглушенный беспрерывными гудками автомобилей, лязгом и звоном трамваев, криками продавцов газет, свистками милиционеров и всей этой бестолковой и беспорядочной городской суетой. Из дверей большого прекрасного храма со снятыми уже крестами и сброшенными колоколами вышел отряд пионеров с красными галстуками и, построившись в колону, подняв красное знамя, под гремящие барабаны и пронзительные звуки горна, по команде двинулся в ногу и дружно запел: «Взвейтесь кострами, синие ночи…» Замыкали колонну пионерские кашевары, тащившие котелки и сумки с крупой. На храме висел большой лозунг: «Даешь пятилетку безбожия!»

В этот день был какой-то праздник и на всех домах висели красные флаги и люди не пошли на работу. Навстречу батюшке то и дело попадались веселые компании с гармошками и гитарами. Молодые бабы визгливо пели и подтанцовывали на тротуаре, много было пьяных. В сквере около высокого дома, выходящего к нему глухой стеной, стояла толпа, рассматривая что-то лежащее на траве. Батюшка подошел и увидел мертвого человека с окровавленным ртом и вывернутой рукой.

– Самоубивец, – сказала батюшке старуха, – выскочил вот из энтого окошка.

Она показала на единственное окно в глухой стене дома.

– Гражданин, пройдемте, – кто-то потянул его за рукав.

Батюшка оглянулся и увидел двух милиционеров. Его и еще двух повели в отделение милиции как свидетелей. Труп погрузили на машину и увезли в морг. После допроса следователем батюшку отпустили с предписанием немедленно покинуть город. В документах отца Власия было указано, что он служитель культа и посему – лишенец. То есть, совершенно бесправная личность по тем временам. Он убыстрил шаг, стараясь скорее покинуть негостеприимный город, который, по его мнению, был не лучше Содома. На выходе из города он зашел в кладбищенскую церковь. Она была небольшая, полутемная, освещаемая горящими на «кануне» и у икон свечками. Вышедший из алтаря настоятель сразу оценил тревожное состояние отца Власия. Он исповедал его, причастил запасными дарами и сказал ему теплое напутственное слово. У того в груди сразу стало легче, как-будто от сердца отвалился тяжелый камень. И батюшка опять двинулся в путь по сельским пыльным дорогам, мимо полей высокой колыхаемой ветром ржи, мимо посевов цветущей гречихи и картофеля. Молодой белозубый шофер, открыв дверцу кабины, предложил его подвезти. Батюшка, пыхтя, забрался в кабину, и грузовик тронулся.

– Далеко собрался? – спросил парень.

– Да так, – батюшка назвал ближайший городок.

«А впрочем, куда я иду? – думал он. – Мне просто некуда. Монастыри разорены, церкви почти все закрыты. Нет ни Почаева, ни Оптиной, ни Сарова. В Соловках – тюрьма. В Троице-Срегиевой Лавре – музей. Везде раздор, мерзость и запустение. Вот так и буду идти и идти, пока не разболеюсь на дороге, свалюсь где-нибудь и умру. И слава Богу. Но Боже мой, Боже Мой! За что нам такая кара?» И совесть подсказала ему: не крепок народ был в вере, быстро слиняла она с него. А кто виноват в этом? Только мы – духовенство. Значит, бесталанные были, по-казенному привечали народ к вере. И это породило великие злодеяния – убиение Царской семьи, междоусобную кровавую войну, разорение церквей и гонение на православных. Ох, горе, горе нам.

Не доехав до города Н., батюшка попросил шофера остановить машину. Он вышел из машины и пошел по шоссе к близлежащей деревне. Уже начало темнеть, и отец Власий постучался в окошко крайней избы, чтобы проситься на ночлег. А в избе этой жила семья старообрядцев: дед со старухой и подросток внук. На крыльцо вышел мальчик лет десяти и, посмотрев на странника, захлопнул двери. Вернувшись в избу, он прокричал лежащему на печи деду, что какой-то странник просится на ночлег. Дед, свесив голову с печи, спросил:

– Наш?

– Нет, никонианин.

– Гони его в шею! – злобно закричала старуха, накрывавшая на стол.

– Цыц! Молчи, старуха, – сказал дед, спуская ноги с печи. – Пришедшего ко мне не изгоню. Кто это сказал, как ни сам Христос. Чтобы было с народами земли, если бы Авраам прогнал в шею трех путников, пришедших к нему под Мамврийский дуб? Колька, зови странника! Я желаю с ним говорить.

Отец Власий, войдя в избу, поднял руку, чтобы помолиться на иконы, но старик его остановил.

– Не положено тебе, никонианину, креститься на наши иконы.

Отец Власий, не говоря ни слова, полез в свой мешок, вынул из него медный складень и помолился.

– Ловко! – сказал озадаченный старик. – Не простец ты, а кто?

– Я – смиренный протоиерей Власий.

– Протоиерей?! Тебя с места согнали?

– Согнали.

– Я тебе сочувствую и жалею тебя. Раньше гнали нас – старообрядцев, а теперь гонимы и вы. Но впрочем и нас тоже гонят и называют монархистами. Поэтому, отец, оставайся на ночлег, ужинать тоже дадим, но не обижайся, в отдельной скоромной посуде. Таков у нас обычай.

– Спасибо, побереги свою посуду. У меня есть котелок, ложка и кружка.