Убийство? Почему вдруг пришло в голову это слово? С чего она взяла, что дядюшка был убит, а не погиб по несчастной случайности? Не потому ли, что вспомнился вчерашний разговор Авдотьи Валерьяновны с Касьяном? Если она могла подстрекать кучера на убийство Лиды, то почему не могла потребовать, чтобы тот совершил и убийство Ионы Петровича?
Могла, но… почему именно сейчас это произошло? Почему смерть мужа могла так неотложно понадобиться Авдотье Валерьяновне? Если из-за наследства, которое она должна была в этом случае получить, то отчего она не науськала Касьяна раньше совершить это страшное дело? Это как-то связано с появлением в Березовке Лиды? Или с ее скоропалительным замужеством? Может быть, Авдотья Валерьяновна не простила Ионе Петровичу, что он принудил Протасова безотлагательно жениться и тем воздвиг между Авдотьей Валерьяновной и ее любовником еще более высокую преграду, чем та, которая существовала раньше? Ведь Авдотья Валерьяновна мечтала выйти за Протасова замуж, если бы овдовела… Почему, в таком случае, она не расчистила дорогу к этому браку раньше?!
Лида так задумалась, что даже забыла о своем страхе. А между тем Протасов начал натягивать вожжи, замедляя скок Альзана, и Лида поняла почему. На дороге собралось десятка два мужиков и баб, которых было никак не объехать. Некоторые громогласно судачили, стоя или сидя на обочине, некоторые бестолково топтались прямо посередине, а некоторые лазили по кустам, окружавшим дорогу, что-то рассматривая на земле, на траве, на стволах деревьев.
Поодаль, на взгорке, за рощицей, виднелись домики небольшого сельца, солнце играло на купольном кресте церковки…
– Эй, Митяй! – крикнул Протасов, махнув рукой, и какой-то кряжистый малый кинулся к нему из толпы, стаскивая картуз.
Лицо мужика раскраснелось, глаза были возбужденно вытаращены.
– Здравствуйте, барин Василий Дмитриевич, – протараторил он, кланяясь. – И вам почтение, барыня! – последовал поклон в сторону Лиды, и она кивнула в ответ. – Слыхали про беду?
– Слыхал, – буркнул Протасов. – Правда, что беда… Вот едем в Березовку. А что народишко сюда набежал? Неужто это здесь случилось?
– Аккурат на этом самом месте! – ретиво закивал Митяй, еще больше выкатывая глаза. – Он, значит, Иона Петрович, в Спиридоньевку ехал, а вон там поворот крутенький, ну и…
Лида всплеснула руками. Так ведь село впереди – это Спиридоньевка, где они с Протасовым были обвенчаны минувшей ночью! Зачем помчался туда дядюшка – Бог весть, но вот этот и в самом деле крутой поворот оборвал его последний путь. И эти люди шатаются здесь, с любопытством рассматривая… что? Капли его крови?!
– Митяй, подержи коня, – распорядился Протасов, соскакивая с козел. – Я пойду погляжу. Крепче Альзана держи, чтобы не понес, он не любит галдежа, а тут будто стая сорок присела.
Митяй с готовностью вскочил на место кучера, натянул вожжи, да так, что Альзан недовольно задрал голову, но стоял как вкопанный.
Протасов мельком глянул на Лиду, но она успела заметить на его лице сочувственное выражение. Впрочем, он тут же отвернулся, бросив через плечо:
– Посидите здесь, Лидия Павловна, очень прошу никуда не ходить, делать вам там решительно нечего.
Лида и не собиралась выходить из коляски. Руки у нее были ледяными, ноги дрожали, и она понимала, что и двух шагов не сможет сделать по дороге. Молча смотрела вслед Протасову, который прошел под обочине, оглядываясь, потом подошел к толпе, поговорил с одним, с другим…
Митяй оглянулся на Лиду, покачал головой:
– Ох, барыня, вижу, неможется вам? Знавали покойного? Али просто жалеете доброго человека? Небось гостили у Василия Дмитриевича, на прогулку с ним поехали, а тут страсти-ужасти такие?
Лида кивнула, не в силах слова молвить, радуясь, что этот человек не знает, что погибший был ее родным дядюшкой, а у Василия Дмитриевича она совсем даже не гостит…
– Побледнели-то как! – пробормотал Митяй, по-прежнему не сводя с нее враз любопытного и сострадательного взора. – Ох, надо бы Василию Дмитриевичу поскорей вас отсель увезти, тяжкое зрелище!
Протасов, исчезнувший было в толпе, внезапно появился из гущи народа, словно услышал эти слова, и быстро пошел к двуколке. Лицо его было хмуро. Метнув взгляд на Лиду, он нахмурился еще больше.
– Спасибо, Митяй, – сказал он, принимая у мужика вожжи и сменяя того на козлах. – Поехали мы в Березовку, прощай.
– Прощайте, барин Василий Дмитриевич, – поклонился Митяй. – Да вы поглядывайте, барыня что-то плоха!
– Сам вижу, – буркнул Протасов, привставая на козлах и крича собравшимся: – Расступитесь! Пропустите!
Толпа послушно разошлась, Лида будто во сне видела людей, которые почтительно кланялись Протасову, а потом вновь принимались разглядывать дорогу, траву кусты, что-то обсуждать… она знала что!
Проехав с полверсты[71], Протасов остановил коня и, держа вожжи туго натянутыми, обернулся к Лиде. Она к этому времени немного пришла в себя, вдобавок успела снова посмотреться в заветное зеркальце и убедиться, что выглядит просто великолепно. И ее несказанно удивили первые слова Протасова: