Нечестивец, или Праздник Козла

– Кто такой Мануэль Альфонсо, тетя Урания? – спрашивает тонюсеньким голоском Марианита.

– Ну, это человек непростой, племянница. Хорош собою был, из прекрасной семьи. Уехал в Нью-Йорк пытать счастья, а в конце концов стал там рекламировать одежду модельеров и роскошных магазинов, а потом появился и на уличных плакатах с разинутым ртом – на рекламе пасты «Колгейт»: освежает, очищает и придает блеск зубам. Трухильо во время одной из поездок в Штаты узнал, что красавчик с плаката – доминиканский молодчик. Велел позвать его и взял к себе. Сделал из него человека. Своего переводчика, потому что тот превосходно говорил по-английски; учителем протокола и этикета, потому что элегантность была его профессией; а самой главной его обязанностью стало подбирать костюмы, галстуки, обувь, чулки и нью-йоркских портных, которые одевали Трухильо. Он следил, чтобы Трухильо всегда был одет по последнему писку мужской моды. И помогал Хозяину в его хобби – подбирать фасон военной формы.

– А главное – он подбирал для него женщин, – прерывает ее Манолита. – Правда же, мами?

– Какое отношение все это имеет к моему брату? – Тетушка гневно сжимает кулачок.

– Женщины – не самое главное, – продолжает рассказывать племяннице Урания. – Трухильо на них было начхать, он их имел всех, кого хотел. А вот одежда, украшения были ему далеко не безразличны. Мануэль Альфонсо помогал ему чувствовать себя изысканным, утонченным, элегантным. Как Петроний из «Quo Vadis», которого он то и дело поминал.

– Я еще не видел Хозяина, Агустин. Сегодня вечером буду у него в резиденции «Радомес». И все узнаю, обещаю тебе.

Он дал ему выговориться, не прерывал, только иногда кивал и терпеливо ждал, когда у сенатора от отчаяния, душевной боли или тревоги отказывал голос. Кабраль рассказал ему все, что произошло, что он говорил, делал и думал с того момента, как десять дней назад появилось первое письмо в «Форо Публико». Он выложил этому замечательному человеку, первому, который с того злосчастного дня проявил к нему симпатию, все мельчайшие, интимные подробности своей жизни, которая с двадцатилетнего возраста была посвящена служению самому значительному человеку в доминиканской истории. Разве справедливо отказываться выслушать того, кто вот уже тридцать один год живет для и ради него? Он готов признать все свои ошибки, если он их совершил. Готов подвергнуть свою совесть самому строгому разбору. И искупить все проступки, если таковые имеются. Только пусть Хозяин уделит ему хотя бы пять минут.

Мануэль Альфонсо снова похлопал его по колену. Огромный дом в новом районе Арройо Ондо был окружен парком и обставлен и убран с изысканным вкусом. Безошибочно угадывавший скрытые возможности людей – Агустина Кабраля всегда изумляла эта его способность, – Хозяин удачно разглядел бывшего манекенщика. Мануэль Альфонсо благодаря обаянию и умению обращаться с людьми свободно вошел в мир дипломатии и смог добиться для режима немалых поблажек, Ему удавалось это на всех постах, особенно -на последнем, послом в Вашингтоне, в самое трудное время, когда Трухильо из баловня правительства янки превратился для них в обузу и на него обрушились пресса и парламентарии. Посол поднес руку к лицу, сморщился от боли.

– Иногда так дергает, – извинился он. – Как сейчас. Надеюсь, что хирург сказал мне правду. Что вовремя обнаружили. Гарантия успеха – девяносто процентов. Зачем ему врать мне? Гринго прямолинейны, без нашей деликатности, они пилюлю не сластят.

Он замолкает, потому что гримаса снова искажает его изможденное лицо. Но тотчас же берет себя в руки, становится печальным, философствует:

– Я понимаю, Мозговитый, что ты чувствуешь, что пережил. Со мною случалось похожее пару раз, когда я уже лет двадцать был в дружбе с Хозяином. Правда, до таких крайностей, как у тебя, не дошло, но он отдалил меня и стал холоден, чего я никак не мог понять. Помню, в какой я был тревоге, каким одиноким себя чувствовал,

почва ушла из-под ног. Но потом все утряслось и Хозяин снова оказывал мне честь своим доверием. Должно быть, какой-нибудь завистник интригует, не может простить тебе твоего таланта, Агустин. Но ты сам знаешь, Хозяин – человек справедливый. Я поговорю с ним сегодня, даю слово.

Растроганный Кабраль поднялся. Есть еще достойные люди в Доминиканской Республике.

– Я весь день буду дома, Мануэль, – сказал он, крепко пожимая ему руку. – Не забудь сказать, что я готов на все что угодно, лишь бы вернуть его доверие.

– Он всегда мне казался похожим на голливудского актера, вроде Тайрона Пауэра или Эррола Флинна, – говорит Урания. – А в тот вечер увидела его – какое разочарование. Другой человек. Ему вырезали половину гортани. И он стал похож на что угодно, только не на донжуана.

Тетушка Аделина, двоюродные сестры и племянница слушают ее молча, иногда переглядываются. Даже попугайчик Самсон, похоже, заинтересовался, потому что некоторое время уже не прерывает ее своим верещанием.

– Ты – Урания? Дочка Агустина? Как ты выросла, какая стала красивая. Я тебя знаю с пеленок. Иди-ка сюда, поцелуй меня.