Нечестивый Консульт

Это чувство было единым для всех душ во всех уголках этого мира, будь то рисовые поля южного Зеума, равнины Инвиши, напоённые влагой и изрезанные оросительными каналами, или же вздымающиеся башни Аттремпа. Как пребывающие в одиночестве, так и толпящиеся тысячными скопищами, люди вдруг резко вздрогнули…а затем обратили взоры к северному горизонту. Женщины подхватывали на руки плачущих детей. Жрецы обрывали бормотания и трясущимися руками тянулись к своим идолам. У всех и каждого прерывалось дыхание, отнимался язык. И всякую душу охватывало это чувство…

Подобное чувству падения.

Нечто вроде ощущения, что Мир с чьим-то могучим вдохом оставила сама его сущность.

Никто, во всяком случае поначалу, не сопоставлял это чувство с рассказами о разразившемся в древности катаклизме. Некоторые даже удивлённо смеялись, поражаясь ощущению ужаса, не имеющего явного источника, кроме направления, с неистовой силой привлекавшего к себе все до единого взоры. И лишь когда раздались первые визгливые вопли рожениц, люди осознали сущность того, что позже назовут Предвестием и тотчас поняли, с чем имеют дело — во всяком случае, в тех странах, где Священные Саги почитались за Святые Писания. Для верующих Трёх Морей Предвестие являлось самой сущностью ужаса — тем, что матери и жёны чаще всего поминали в своих пылких молитвах, заклиная богов, чтобы Мир минула чаша сия.

И тогда плач и вой объяли великие цивилизации Юга — стенания верных, убедившихся в реальности катастрофы, и уныние неверующих, переживших сразу два сокрушительных удара. Семьи собирались на крышах домов, дабы явить свою скорбь. Буйные толпы громили храмы, как малые, так и великие — настолько отчаялись души, вдруг взалкавшие мольбы и покаяния. Сумнийская Хагерна, ранее уже поддавшаяся крушащему саму землю гневу Момаса, была подожжена и теперь пылала, воздвигаясь над вечно голодным городом погребальным костром. Безумие выплеснулось на улицы и переулки, наполнив города воплями, что всякое сердце уже и без того прокричало: Предвестие! Сейен милостивый, Предвестие явилось нам!

Великая Ордалия потерпела поражение!

Мало кто слышал вопли матерей, ибо каждая душа терзалась своей собственной скорбью, а те, кто всё же слышал — их повитухи — были слишком изумлены и чересчур омертвели сердцами, чтобы отслужить требы, подобающие ятверианским жрицам. Никакие молитвы не прозвучали над утробами рожениц, как не были расколоты и истолчены глиняные черепки с именами. Слова сочувствия, даже если и были произнесены, оказались неискренними и рассеянными, ибо именно повитухи, и только они оказались способными узнать это чувство, поскольку им ранее доводилось с ним сталкиваться — ещё не ставшее твёрдой уверенностью мучительное предположение, что дитя родится мёртвым. Предвестие из древних легенд было их собственным предвестием — предчувствием трагедии и необходимостью продолжать двигаться по направлению к ней…

Чувство, вызванное рождением мертвеца.

И они лили слёзы, зная, что каждое чрево ныне стало могилой, а им предначертано быть могильщиками.

Смерть Рождения.

Он воздвигался так высоко над ними, что требовалось встать на колени, дабы увидеть его!

Карапакс.

Он парил над запруженными людскими толпами террасами Забытья — угольно-чёрный саркофаг, поднимающий на просторах Шигогли шлейфы пыли, и закручивающий их громадными и пока лишь угадывающимися кольцами. Он парил, выглядя именно так, как выглядел во множестве ранее явившихся старому волшебнику Снов, и лишь одиннадцать хор, некогда закреплённых по линиям его стыков, ныне отсутствовали. Он был здесь! Наяву!

Мог-Фарау!

Обсидиановая глыба, висящая на фоне золотой громады. Небо застонало, скручиваясь над вершиной Воздетого Рога, облака, сбившись в стаи, устремились наружу и вверх — мрак, извергающий мрак. Резкие порывы ветра скребли скалы струями каменного крошева и песка. Первые чёрные завитки закружились по Шигогли.

Мимара, казалось, всем телом обернулась вокруг своего крика, в её взгляде застыло подлинное сумасшествие, лицо дрожало от напряжения, а рот вперемешку с плевками извергал из нутра наполненный гневом и неверием вой, словно бы она вознамерилась единым духом выплеснуть в мир месяцами копившееся внутри неё возмущение всеми унижениями, через которые ей довелось пройти — от забившегося в сандалию камушка, до извращённого безумия нелюдских королей. Ахкеймион и Эсменет волоком тащили её в направлении всеобщего бегства. Дитя пронзительно кричало на руках Благословенной Императрицы. Его живой, дышащий сын.