Нечестивый Консульт

Пройас перерыл все вещи Аспект-Императора, притворяясь, даже перед самим собой, что ищет доказательства его беспощадной Воли, но не нашел ничего, что не являлось бы пустым украшением, ничего, что позволило бы узнать хоть какую-то истину о нём.

Он покинул хранилища с одним лишь церемониальным щитом — сделанным словно бы из квадратиков и слегка изогнутым, на манер щитов колумнариев. Особым образом прислоненный к стене в углу обшитой кожаными панелями комнаты, он разбивал его отражение на дюжины образов, поверх каждого из которых виднелся выгравированный и тиснёный знак Кругораспятия. Однако, в то же самое время, щит также позволял и целиком узреть его, составленный из этих кусочков и ставший будто призрачным, лик, превращая Пройаса в существо, словно бы сотканное из сияющих нитей.

Он, он один был разбит и разделён на кусочки самого себя.

Не Саубон, не Кайютас…

Он один оказался достаточно слабым, чтобы быть сильным — в это самое время, на этой проклятой земле, на Поле Ужаса.

Он один видел шранков такими, какие они есть. Бледными. По-собачьи горбящимися. Фарфорово-идеальными…

Приходящими в распутное возбуждение от вида и запаха крови.

Пройас был практически уверен, что за всю историю Эарвы ни один другой человек не принёс человечеству столько смертей как Анасуримбор Келлхус. Города разрушались и ровнялись с землёй. Пленники вырезались. Сыны и мужья исчезали в бездонной глотке ночи. Еретики сжигались без счёта. Но каждое злодеяние, каким бы горестным или впечатляющим оно ни представлялось, было лишь шестерёнкой в механизме одного-единственного, но величайшего из всех возможных, довода: Мир должен быть спасён…

Являлось частичкой Священной Тысячекратной Мысли.

И посему нынешним утром он стоял перед целым океаном лиц, раскрасневшийся и задыхающийся. Великая Ордалия Анасуримбора Келлхуса предстала пред очами экзальт-генерала, а мощь её струилась сквозь него каким-то первобытным, нутряным осознанием бушующей, вздымающейся и ошеломляющей жизненной силы. И он знал, знал, несмотря на всю боль, которую причиняло ему это ужасающее постижение, что всё, уже совершённое им, являлось именно тем, что и должно было сделать, а в равной мере понимал также, что святость окончательного итога искупает и безумие того, что ещё предстоит совершить. Он стоял на самой вершине сотворённого им же зла и всё же, ощущая себя погружённым в священный внутренний свет, знал, что свят!

— Вы чувствуете это, братья мои? Чувствуете, как сердце ваше несётся вскачь, словно необъезженный жеребец?

Мужи Ордалии даже пританцовывали от обуявшего их праведного пыла. Их руки и лица давно почернели от палящего солнца, а сами они стали злобными, низменными и убогими. Поедая шранков, они сами сделались шранками, чудовищами, которых поглощали. И теперь, когда он осознал это, он также понял и то, что требуется сделать, дабы направить и вести их, дабы заставить их склониться перед Келлхусом и Величайшим из Доводов…

Жертвы. Это был урок, преподанный ему Мятежом: если он не сумеет дать Ордалии жертвы, она попросту возьмёт их сама.

И начнет питаться собой.

— Давайте же явим себя Врагу нашему! Покажем всю нашу силу! Всю нашу смертоносную страсть! Пусть они съёживаются и дрожат, зная, что попадут в наше брюхо! — Возопил он каким-то искажённым, монотонным речитативом, вызвавшим гнусные смешки и взрывы хохота, донёсшиеся до его слуха сквозь рёв толпы. Даже сейчас, взглянув немного поодаль, он видел, как воины перебрасываются чьими-то отрезанными головами. — И да предстанем мы пред ними, увенчанные мощью и ужасом!

Рога сияли позади него в свете яркого утреннего солнца, обманывая глаза тем, что, казалось, торчали прямо из обломанных зубьев Кольцевых гор, легендарной Окклюзии, хотя в действительности, находились в милях и милях за ними и были при этом созданы искусственно.

— Пусть они узрят нас! Пусть постигнут всю безграничность нашей решимости!

Ещё одно, последнее пиршество — вот и всё, что им нужно.

— Пусть!

— Они!

— Трепещут!

Он окинул взглядом пространства, заполненные бессчетными множествами безумцев. Где бы ни останавливался его взор, он цеплялся за очередную разнузданную сцену: люди, трясущиеся и закатывающие глаза, так, что видны одни лишь белки; люди, кромсающие лезвиями клинков собственные конечности, чтобы сделать из своей крови боевую раскраску; люди, роющие землю, подобно собакам; душащие и избивающие друг друга, размазывающие семя по себе и своим братьям…

— Мы! Мы — Избранные!

И тут экзальт-генерал ощутил, почувствовал это внутри себя— Оно, Паука, который был Богом.

— Мы! Мы — Освобождённые!

Завладевшего его голосом и дыханием. Извергающего из его бурно вздымающихся лёгких истину в виде какого-то ревущего завывания.

— Нечестивцы, что стали Святыми!

Это казалось таким очевидным…таким бесспорным…

— И мы выберем самую низкую из ветвей!

Будто бы его сердце вдруг превратилось в могучий, необоримый кулак.

— И будем вкушать те плоды, которыми Он — Он! — нас одарит!

Руки его простёрлись над изголодавшимися множествами.

— Вкусим то, что нам уготовал Ад! — возопил он.