Нечисть

— А ты откуль взялся? Турист, чо ли? Может, у тебя и выпить чего есть? Заходи, гостем будешь. Я — Джон. Меня-то весь берег знат. А тот, — кивнул на рыбака, — перекати-поле с чужой стороны. Нанялся лесником и браконьерит.

Я взглянул на старика, выпучив сперва один глаз, потом другой. Тот покосился на мой нос. Я задрал его и сказал степенно:

— Я — Марфин внук!

— Покойной? — глаза старика лукаво блеснули. — Тогда и вовсе никак нельзя не выпить: помянуть и побрызгать… Я тебе рыбы дам, ты снеси к старухе и на водку поменяй. У ней в погребе цельный яшшик.

Встреча с морем была испорчена. Волна как волна плескалась у ног, синь как синь застилала горизонт. Отгоняя льнущий соблазн пьянства, по случаю возвращения и вочеловечивания, я еще раз взглянул на волну и пошел на другой берег речки. Старик подозрительно смотрел мне вслед и все чего-то ждал.

От кладбища первостроителей остались едва приметные холмики, заросшие березами и обложенные тесаным камнем. Когда-то, в другом веке, мои прадеды, вдохновленные высокими мечтами и научными идеями, строили железную дорогу, мосты и тоннели к самому живописному из заливов святого моря, чтобы возвести город в таком месте, где святости искать не надо — где она вокруг и во всем. Они жили для счастья других поколений, отказывали себе в житейских радостях и удовольствиях, терпели нужду во имя высокой цели: удобных домов себе не строили, погибших и умерших хоронили наспех, как после боя, надеясь вернуться в лучшие времена и поставить памятник каждому павшему на подступах к городу счастья. Но не вернулись.

Нынешнее кладбище было заведено по обряду новому, то есть совсем без обряда: с хвастливым намеком на свободу выбора. Всякий покойник лежал головой туда, куда надумали положить его хоронившие. А лежали здесь по большей части удавленники и утопленники: должно быть, подельники нечисти, которым чинная кончина не положена по душепродажному уговору. В одни могилы был вбит кол с бесовской звездой, из других торчал тесаный камень с личиной покойного, таращившей на прохожих скучающие глаза. И только за кустом черемухи виднелся высокий, еще не почерневший от времени, кедровый крест, распахнувший крылья навстречу восходящему солнцу. Я шел к нему и вспоминал старушку, жалевшую меня, больше, чем собственного сына.

Чьи-то добрые, заботливые руки поставили на ее могиле шестикрылый крест, так ненавидимый нечистью, что у меня вздыбились волосы, едва я приблизился к нему. Чьи-то зловредные руки уже криво подпилили одно из крыл. Но в самой сердцевине креста, в вырезанном углублении, еще не украдена была иконка, смотревшая на меня кроткими и волевыми глазами праведницы.

Я примял носком сапога траву, нашел ржавую ножовку. «Ведьмачит кто-то!»- подумал и зашвырнул ее в кусты; обернулся к могиле, лихорадочно соображая, пристойно ли покойной старушке сказать «здравствуй»?

— Ну вот, баба Марфа, я к тебе пришел, — пробормотал, прикоснувшись ко кресту пальцами и тут же отдернул руку — электрический разряд десятком кабаньих щетинок впился в мою нечистую кровь.

Порыв ветра прокатился по вершинам деревьев, зашелестел листвой. Любопытная пичужка села на крест и уставилась на меня бусинками глаз — качнулась ветвь черемухи. Наверное, душа доброй старушки кружила рядом, пытаясь что-то объяснить и наставить. Я не мог слышать ее, но чувствовал, что в далеком малолетстве она успела сказать мне все, что нужно для людской жизни. Оставалось только напрячь отупевшие от дури мозги и вспомнить. Пташка дернула хвостиком, чирикнула. Перед глазами встала побеленная печь в уютном когда-то доме, сильное плечо бабушки, сидящей у топки с кочергой в руке. Я вспомнил, как она, обернувшись раскрасневшимся от жара лицом, сказала: «Дух сильнее крови: кто очень хочет, тот всегда станет и победит!»

По-людски поклонившись кресту, я перебрел речку и вернулся к дому. На крыльце стояла кринка, покрытая чистым блюдцем. Рядом по-хозяйски сидел кот и не зря: из-за угла нежилого дома выглядывал волк. Я уважал этого зверя, сторонящегося и людей, и нечисти, гордо живущего на свой манер. Тихонько укнул, приветствуя таежного гостя. Кот сорвался с места и сиганул на крышу дома. Тот, кого я принял за волка, упал на брюхо, обмочился и бросился к морю. Из-под моего крыльца выскочил облезлый пес с настороженными глазами, и, поджимая хвост так, что спина его выгибалась колесом, помчался в лес.