Нечисть

С каждой новой добавкой он оживал и вдохновлялся, шел по шпалам вприсядь с притопом, задорно выкрикивал: «Не в складушки, не в ладушки… Полна гузка огурцов…»

Мужик, проверявший сети, с рыбьим хвостом в зубах крадучись высматривал этот концерт из двери своего дома. Ведмениха на крыльце громко всхлипывала, по пылавшим от стыда щекам катились крупные слезы.

— Позор полустанку!

Вдруг глаза ее лукаво блеснули. Она по-свойски кивнула мне и язвительно прошипела: — Он с водяным водится, от того и пьет без меры. И не Джон вовсе, а Петька!.. Разве ж это деревня? — опять слезно заголосила, заламывая руки. Затем, выразительно взглянув на мой нос, прошептала: — А старушка-то… Праведница… И не старуха она вовсе — девка! Прикидывается старой… С водяным балует, с молодым туристом жила, говорила, что квартирант. Ей только попадись — завлечет, защекочет: муж утонул, племянник — следом, и все концы в воду… Ох, зря вы ей помогаете.

Я молчал бы и дольше, твердя про себя людские правила, растягивая в улыбке рот до ушей. Всяких бредней о море, искони приводившим в бешенство нечисть, я наслушался на болотах. Защищая старушку, мне пришлось возразить:

— Какая нечисть в море, если оно святое!

Бабенка вытаращила на меня вполне человечьи глаза, осмотрела с ног до головы и вдруг затряслась от беззвучного смеха:

— Да вы присмотритесь, из моря воды никто не пьет! Лесник пойманную рыбу и ту в речке моет. — Она перестала хихикать, рот ее опять покривился, на глазах выступили слезы: — Только один человек и есть в этом проклятущем месте!

По насыпи вдоль берега шел хромой мужичок с костылем. Правая половина его тела висла пустым рукавом. При каждом шаге он низко сгибался и вполголоса пел какую-то старинную песню. Невидящим равнодушным взглядом скользнул по толпе, по лысому старику и прошел мимо, щурясь солнцу, вдыхая грудью свежий ветерок. За ним по пятам важно следовал урод с пышным хвостом.

Глядя на него, Ведмениха так искренне вытирала слезы, что я устыдился нехороших домыслов, вздохнул и отвел глаза от ее груди, колыхавшейся под майкой с заморскими знаками.

— Не наколоть ли вам дров? — предложил, слегка куражась собственным благородством.

На закат катилось солнце, там устало пламенело тихое, гладкое море. А у таежной деревушки прозрачная волна набегала на берег, нашептывая простую и древнюю песню: «Баю-баюшки-баю!»

Казалось, даже птички на ветвях деревьев стали позевывать, чирикая о предстоящей ночи. Нерастраченное тепло дня скатывалось с горных вершин. Шелестели листвой деревья. Туристы развели костры среди черных берез с ободранной корой. Сидя на заостренной верхушке черного столба, устало каркала ворона. Старик, отвалившись от недопитой фляги, как клещ от шкуры, лежал возле насыпи, вполне довольный прожитым днем. Он храпел и подергивал бледнеющим носом.

Вскоре стемнело. Я вышел на берег, лег на теплый песок. Всей нечисти на радость всходила полная луна. Светлая дорожка бежала к ней по воде. На черной, блестящей глади плескалась и фыркала нерпа, то удаляясь, то приближаясь к берегу. Я затаился, не сводя с нее глаз, и вскоре стал различать почти человечью голову. Возле скал, отшлифованных прибоем, нерпа выбралась на берег и, встав в полный рост, оказалось девкой, ростом и фигурой похожей на знакомую старушку. Она осторожно шлепала босыми ногами по камням и отжимая длинные волосы. От нее пахнуло свежестью воды, едким духом табака и водки.

«Туристка!» — подумал я, удобней вытягиваясь на песке, глядя на мерцавшие звезды. Пловчиха поднялась на насыпь. Из-за куста высунулся пес с хвостом, торчавшим из-под челюсти козлиной бородой, опасливо заскулил и убежал в деревню.

Поплелся и я к своему дому. На крыльце сидел куцый кобель, которого я принял, было, за волка. Он смотрел на меня преданными собачьими глазами и предлагал послужить. Известное дело, у собаки нет своей души — только хозяйская. Я обвел пальцем вокруг шеи — от такого жеста всякая нечисть впадает в неистовство. Пес вильнул куцым хвостом и ничего не понял. «Дуррак!» — подумал я о старике. Пошарил за печкой, где приметил днем замшелый сухарь. Отломил половину и бросил за дверь. Пес мигом сгрыз его и по-свойски разлегся на крыльце.

Кот все так же валялся на кровати, будто проспал весь вечер. Я зажег керосиновую лампу. На столе осела пыль, а на ней видны были следы его лап. Кот потянулся, зевнул, спрыгнул с кровати и промурлыкал: «Не осталось ли молочка в кринке!?»