Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова

– Жена у меня померла; домишко весь ветром продуло, и солому всю снесло на соседской овинник; а вон Мишутка мой еще махонькой был. Эх, думаю, худая жизнь без хозяйки! а все лучше хлебушко путем доставать, – не биться о холодный шесток: вот и нанялся я к отцу-то Ивану. Ну и живу, братцы, ничего… живу путем-толком, ни он меня, ни я его не обижаем, – все идет в мире, в согласии. Да вот стали раз как-то недобрые слухи ходить: ниоткуда взялась медведица, да и начала рвать скотину по соседству, досталось-таки на порядках и нашим сельским: которой вымя выест, которую всю изломает, а сычухинский мельник еще хуже рассказывал. Ухватил, слышь, медведь-от Базихину буренку за шиворот да и поволок к лесу. На первых порах все, слышь, задом пятился, да, знать, корова-то больно ревела, или сам-от добре приустал, только взвалил он ее на закорки, стал на дыбы да и потащился к оврагу. Собрались наши сельские миром да и порешили идти сообща против зверя: кое у кого ружьишки понабрались, у Матвея Горшка достали рогатину. Хотели было ямы вырыть да и позавалить берестом, так старики да девки пристыдили. Начало, братцы, и меня подмывать пойти на охоту. Берет такой задор, словно в лихоманке хожу, – и ружьецо было: на тридцать сажен хватало, и долото промыслил для заряду. Пусти, говорю, отец Иван, с ребятами на охоту! Рогатины, говорю, достали и ружей никак с пяток было.

Тот – никак, и матушка тоже.

– Убьет, говорят!.. что тебе в этом толку? Да и парнишко сиротой останется, некому и порадеть будет. Чем, говорят, на медведя-то ходить, в другом чем будешь пригоден. А там и без тебя народу много: сам говоришь, все село идет.

Дело, думаю, толкуешь! – твои бы речи и слушать. Подумал я, братцы, подумал да и пошел клепать косы на повить. Пришли наши ребята с охоты и медведя приволокли с собою убитого: шкура вся взбита, словно решето какое, и брюхо распорото, Медведь бы куды ни шло: затем, стало быть, ходили, а то, вишь, с ним еще барского повара притащили: тоже побывшился (умер). А дело-то было вот как: сунулся он с ножом кухонным, что говядину режет; разогнал ребят, никого не подпущал к себе: сам, говорит, справлюсь, один на один; только, говорит, не мешайте. Пошел он по медвежьей тропе, да и не приходил назад: слышали ребята, как ревел благим матом, а подступиться боялись, да уж потом целым миром и подошли к оврагу-то. Видят ребята, оба лежат не шелохнутся; поднял медведь Еремку, задрал, слышь, с затылка да и сосет мозги. Начали палить; не сдвинулся медведь, все лежит на одном месте. Подошли наши, а он уж и помер. Кабы, говорят, Еремка в сердце угораздил да подшиб его под ноги, может, и убил, говорят, и сам бы жив остался. А то как понажал тот его да изловчился ухватить за затылок – ну и помер.

– У нас так это не так бывает, – перебил один из слушателей. – Живем мы в лесах глухих, волока верст по сотне будут: едешь ты лесом – ни одной деревни, все дуб да береза – взглянуть, так шапка валится. На всем волоку и жилья-то только две либо три избенки, и то лесники строют.

– А ты из каких мест? – спросили бушневские.

– Вятские – из Яранска-города бывали.

– Не знал ты там Гришуху Копыла: торговал хомутами, и пошел-то из нашей деревни?

– Где, братцы, знать: народу всякого есть; всех не спознаешь.

– Вестимо, где там всякого знать! – подтвердил тот же, который задал вопрос.

– Ну! – крикнули завсегдатаи, проводив это «ну!» тяжелым вздохом.

– Да вот теперь, он рассказывал, летом было, а у нас так по осеням за медведем-то ходят. Как, примерно, началась первозимица, набросало снежку: он, говорят, и пойдет искать берлоги и все старую выбирает, а то выгребают и новые, так… на пол-аршина. А уж коли пошел он к берлоге, знамо, чернотроп после себя оставит. Охотники-то уж и знают это время, замечают тропу по деревам да по кустам, а ему дают улечься. У них только бы знать, в какую сторону пошел, а уж там найдут по чутью, на нос.

– Берлогу-то найти нехитрая штука. Сам, брат, хаживал, хоть и не рассказывай, все сам поизведал, коли хошь, так и тебе расскажу, – прихвастнул сергач. – Берлогу он завсегда вглубь на три четверти роет, только бы самому улечься. Как, стало быть, ляжет, так и навалит сверху хворосту всякого, лапок сосновых, валежнику, а дырочку для духу завсегда-таки оставит наверху. Вот и видишь, как завалит хворост-от снегом, – из дырочки пойдет пар змейкой, – ну, знать, засел тут дедко и сосет лапу. Тут его только сам не замай да не говори про него, не поминай его имени, чтобы не услышал он: не тронет, ни за что не тронет, да и такой-то увалень, что и не повернется. Один раз только и повертывается он во всю зиму, а то целых ползимы на одном боку лежит да ползимы на другом.

– Слыхать-то слыхали об этом, – поддакнули слушатели. – Ну а ловить-то как?