Нечисти

– Может, выпьешь, Леша? – Дядя Саша Чет смотрел на него с обычной полуусмешкой, но вместо веселья в глазах его стояла грусть.

– Могу за компанию. – Налили по рюмке дымчато-сиреневой жидкости с запахом черной смородины.

– Ваше здоровье, дядь Саша!

– Аналогично.

Водка обожгла горло, Леха сразу же запил ее пепси и навалился на мясо. Больше в тот вечер он решил не выпивать...

– Так, мам, в честь чего этот курултай?

– Праздник Ивана Купала, любимый день твоего... дяди Пети. Ну и в честь твоего приезда... Ешь как следует. – Лена захотела обнять сына, пригладить ему волосы, поцеловать в нос, но Лешка застеснялся, стал уклоняться, выворачиваться... – И поаккуратнее с этим делом...

– Да я вообще больше кирять не буду...

– Вот и правильно.

В это время часы стали бить полночь. Дядя Петя встал на дыбы, рыкнул. Все притихли. Он вывел из-за спины правую руку с веткой папоротника в ней, подошел, перегнулся через стол, сколько пузо позволяло, и вручил Лене, Лешкиной маме. Она приняла ветку, и в ту же секунду лопнул бугорок на ветке и распустился цветок на семи лепестках... Все бешено зааплодировали, засмеялись, и только у дяди Саши Чета хлопки вышли вялые, вежливые...

– Пойдемте клад искать! – выкрикнул кто-то, но народные массы его не поддержали, им все еще хотелось есть, а того больше – пить.

– Ой, мороз, мороз, – затянули бабки, но стол уже рассыпался на группы по интересам, и они допели песню, как и начали – втроем.

Лешка постепенно насыщался, стараясь не попасться взглядом на сверстниц, Юлю и Сашеньку. Деревенский флирт на глазах у предков по определению ничего хорошего не обещал, кроме скорой семейной жизни и крупных неприятностей в ней. Баба Ира то и дело шныряла на кухню, приносила тарелки, блюдца, бутылки, банки, салатницы. Дядя Петя отмерял что-то на руках старшему Филатову, такому же заядлому рыбаку... Мама и дядя Саша Чет сидели молча: левая мамина ладонь – палец в палец – была прижата к правой ладони Чета, они сидели и просто смотрели друг на друга, улыбались...

– Дядя Петя...

– Аюшки?

– А где Мурман?

– Да дома сидит. Уж он тебя еще днем стал вынюхивать.

– А можно...

– Можно в штаны. Гы-гы-ы... До завтра никак не подождать? Иди, я уже сказал, чтобы тебе открыто было. Думаю, он еще не спит. Костей ему возьми, что ли...

– Целый пакет уж набил... Ну так я пойду... Мам...

– Иди, Лешенька. Не заблудишься? Может, проводить?..

Лешка фыркнул и выскочил из дома. Один кусок, пожирнее, он отдал Ряшке, зная, что превращает ее, несущую боевое дежурство, в преступницу: узнает баба Ира – со всей руки отчехвостит шваброй или поленом. Ряшку, естественно, не любимого же внучка Лешеньку. Ну а нечего лишать псину последних прав: хоть ночью-то от цепи освобождайте!

Улица была крива и вся в колдобинах, особенно ощутимых, если вдоль – ни фонаря. Запрыгал, заворочался по кустам и деревьям вымокший в тумане ветер, принес из деревенского клуба женские взвизги и мяуканье «Мумия Тролля». Луна возьми да и спрячься на облаке... Лешке стало вдруг жутковато, как в детстве, и он наддал скорости...

Не успел он еще и в дом позвонить, а оттуда, из-под темных ставень, уже рванулся навстречу жалобный вой: видимо, Мурман ждал его, дежурил у окна... Тихая приживалка, а скорее всего и нежить (за все годы Леха так и не удосужился спросить), впустила его, и Леха, не теряя времени, вбежал в горницу и прижался к дверному косяку, к стене: топот и подвывание – уже за дверью...

Мурман был не лыком шит и Лешкины хитрости пресек на корню: с силой просунул твердую, как наковальня, морду между его боком и бревенчатой стеной, лишил таким образом Лешку опоры и отодвинул его на середину горницы, чтобы начать ритуал встречи.

Лешку шатало, как корабль в бурю, он едва успевал – то схватиться за обрубок собачьего уха, то пошкрябать холку или бок... Мурман визжал, захлебываясь, и скользил ужом одновременно со всех четырех сторон, и в одну сторону свиваясь едва не в кольцо, и в другую. Как это ему удавалось, при его толстенной бревноподобной спине, Леха не знал и знать не хотел, а вот ноги будут в синяках – это точно. Хорошо еще, что хвоста нет – забил бы насмерть ласковый песик. Ну теперь самое страшное... И точно, Мурман подпрыгнул пару раз, примерился и встал на задние лапы, передние возложив на Лешкины плечи. Уж центнер с пудом в нем всяко был, но это и не тяжело, пока весь не на весу и когти втянуты, а вот слюнявый язык...

Лешка зажмурился, надул щеки, выставил лоб, чтобы по губам не попало, а Мурман взялся доказывать, что лучше молодого хозяина – никого на свете нет: вот он его как, и еще, и в ухо, и чтобы не отворачивался...

– Ну все, все... Все, я сказал! Хочешь... пендаля? Нет?.. А мяса?.. А, Мурман, мя-ясо? Тот-то же. Сидеть... Лежать... Рядом... Лежать... Свободен. Мы пойдем на речку, погуляем, там и подхарчимся, ты и я, но я уже сыт. Пойдем...

Гулять в глухую полночь, когда Мурман под рукой – это совсем другое дело, чем без него. Подходи, упыри да разбойники!.. Да только оборотень и даже ватага волколаков за версту в сторону сворачивают, стоит лишь им почуять или услышать пса Мурмана.