Неделя на Манхэттене

Согласно данным Centers for Disease Control и Prevention’s National Center for Health Statistics, за последние 15 лет число самоубийств возросло в США на 24 %. Их совершают люди в возрасте от 10 до 74 лет, отмечается увеличение числа самоубийств среди американок в возрасте от 10 до 14 лет и уменьшение числа кончающих с собой пожилых американских мужчин.

В США не принято вникать в чужие проблемы, бросать свои дела, выслушивать и «спасать своими руками» – проще отправить человека к психоаналитику или психиатру. А их клубы, братства и ассоциации имеют самоидентификационные задачи и не создают чувство плеча. Главная душевная драма и базовый источник психологической неустойчивости американцев – одиночество.

И даже пытаясь сократить дистанцию, американцы с трудом преодолевают стекло, в которое закованы с детства, а наша «внерелигиозная исповедь» для них тяжелейшая работа. Понаехавшие на эту землю долго строили дома подальше друг от друга, поскольку существовали за счёт фермерства и скотоводства. А надежда одиночек исключительно на самих себя считалась залогом успешного выживания.

Индустриальный период конструировал труд так, что нанятый «не тонул в коллективе», а ощущал работу местом жестокой конкуренции и строил отношения, исходя из взаимовыгоды. Это настолько определило специфику отношений, что иногда даже кажется, что все американцы синглы или стремятся ими стать, так же как им кажется, что мы все на всех переженились, и все всем родственники.

В связи с этим американский рынок перенасыщен услугами «по борьбе с одиночеством» детей, подростков, молодёжи, среднего возраста и стариков – курсами, семинарами и тренингами по обучению завязывать и поддерживать контакты. Потому что американцы легко знакомятся, бодро вступают в беседу, но тяжело создают приятельские отношения, не говоря уже о дружбе.

У нас иначе, мы делаем вклад в отношения, как американцы делают вклад в банк, нам очень важно сберечь прожитое вместе, мы дорожим личными кодами: «А помнишь?…» Нас нет без наших друзей, мы живём с ними взасос, каждый из них часть нас, и наоборот, и мы самоидентифицируемся, только сев с ними за стол.

Расстояния от Калининграда до Магадана таковы, что не обойти-не объехать, не выжить подиночке, и американский индивидуализм смотрится здесь наивно. Нас маловато для такой территории, но это не создаёт ощущения разлитого в воздухе чувства одиночества в силу нашей соборной, родовой, тканевообменной, группешной жизни, в которой дружба дороже денег.

На вопрос «как дела?» россияне прибедняются и жалуются, чтоб не сглазить, а американцы отвечают пружинистым «fine», боясь показаться лузерами. Ведь «дефицит коммуникативного оптимизма» означает, что у них «проблемы», а культ индивидуализма приучает, что с проблемными не стоит иметь дела. И людей с детства натаскивают выглядеть обёрнутыми в хрустящий целлофан успеха.

Но мы веками живём на своей земле и потому не демонстрируем личную ценность через успех и богатство. Нам важнее копить друзей, знать, что они отвечают за нашу жизнь, а мы – за их жизнь, купаться в роскоши человеческого общения и считать одиночество самым непоправимым видом нищеты.

Нью-Йорк и Санкт-Петербург почти ровесники – Новый Амстердам, обманом полученный у индейцев, разрастался в Нью-Йорк с 1626 года; а отвоёванная у шведов в честном бою долина Невы вошла в состав Российской империи в 1700 году, и первый камень на Заячьем острове Пётр заложил ровно через 3 года.

Начав строиться на семьдесят семь лет позже, Санкт-Петербург стал мировым архитектурным шедевром, а Нью-Йорк, сверкнув шиком «позолоченного века», превратился в большой спальный район. Оба примостились на краешке, принимая на грудь высокую влажность и большую воду. Оба неуютны и ветрены, но Санкт-Петербург неуютен надменно и аристократично, а Нью-Йорк – неопрятно и плебеисто.

Оба богаты дворами-колодцами и депрессивными улицами, но питерская депрессия возвышает и усложняет, а ньюйоркская упрощает и разрушает. Корбюзье говорил, что сотню раз считал Нью-Йорк катастрофой и пятьдесят – прекраснейшей из катастроф. Но то, что он подразумевал под катастрофой, выросло нынче до непоправимых масштабов, а то, что считал её прекраснейшими сторонами, в основном снесено.

Стемнело, и на неосвёщенных улицах ночь стала глотать руки, ноги и головы чёрных; и тротуары заполнили мультяшно двигающиеся футболки, шорты и платья. Наверное, живя здесь постоянно, можно адаптироваться к такому освещению, но с московскими привычками чувствуешь себя незащищенно.

Днём манхэттенские автобусы набиты в основном пожилыми, пахнет шампунем и фруктами из пакетов, а вечером ездит молодёжь, и пахнет сигаретами, пóтом и гамбургерами. И когда автобус останавливается и затихает, из каждых наушников жужжит рок, а из каждого гаджета бурчит игра со стрелялками.