Неделя на Манхэттене

А когда их впустили, Джон Рид вошел в число основателей Коммунистической рабочей партии Америки, стал членом исполкома Коминтерна и за агитационную деятельность он 5 раз привлекался к судебной ответственности.

Он вырос бы в одного из лидеров мирового коммунистического движения, но внезапно умер от тифа и был с почестями похоронен в Кремлёвской стене. Как писал ещё один знаковый житель Гринвич Виллиджа: «…Даже здесь не существует, Постум, правил…»

В шестидесятые Гринвич Виллидж стал колыбелью движения битников и оазисом контркультуры. В здешних клубах концертировали Джими Хендрикс, Джим Моррисон и Дженис Джоплин. А в 1974 году в доме № 44 на Мортон Стрит в тёмной полуподвальной квартирке поселился Иосиф Бродский.

Старомодный трёхэтажный браунстоун стоял недалеко от Гудзона и района «Маленькая Италия». Денег на жильё в таком дорогом квартале у поэта не было, эмигранты селились в комнатухах спальных районов, но его пустил в квартиру профессор-славист Джордж Клайн.

Задний зелёный дворик дома был разбит ниже уровня улицы, Бродский садился с пишущей машинкой на подвальной верандочке и работал, пока светило солнышко. А потом часами слонялся по пирсу, уверяя, что это место напоминает Питер. Именно здесь создана «Колыбельная трескового мыса»:

…Местность, где я нахожусь, есть рай,
ибо рай – это место бессилья.
Ибо это одна из таких планет,
где перспективы нет…

В самом известном видеоинтервью, сделанном в гостиной гринвичвиллиджской квартирки, Бродский рассказывает, насколько не хотел уезжать, показывает фотографии, живущие с ним вместо любимых людей, и говорит, что по-настоящему общается в Америке максимум с пятью людьми. Он постоянно курит, нервно сбрасывает пепел, заикается больше, чем в других интервью, и, нагромождая идентичности, презентуется: «я еврей, русский поэт и американский гражданин».

«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать» – писал Бродский в 1962 году, но за две недели до смерти очень по-американски купил место в часовне на ньюйоркском кладбище по соседству с Бродвеем. И там его похоронили согласно завещанию и помянули в «Русском самоваре», в развитие которого Бродский вложил свой нобелевский гонорар.

Но через год вдова-итальянка решила перехоронить поэта в Венеции, на острове Сан Микеле, и началась чистая гоголевщина. В Союзе писателей не зря шутят: «жениться надо на профессиональной вдове», имея в виду вменяемое поведение жены по отношению к памяти и творческому наследию покойного.

Вдова Бродского выкопала гроб и повезла в Италию, чтобы купить место на русской половине кладбища, возле Дягилева и Стравинского. Как известно, гроб открылся во время полета, а в Венеции при погрузке на катафалк разломился пополам. Тело, пролежавшее год, пришлось перекладывать в новый гроб.

Вдова ничего не согласовала заранее, а православная церковь отказала в захоронении. Хоронить Бродского на своей части острова отказалась и католическая церковь. И после нескольких часов ругани над гробом вдова договорилась с протестантской частью кладбища, но место оказалось только возле антисемита поэта Эзры Паунда, которого Бродский ненавидел.

Начав копать яму, наткнулись на чьи-то останки, так что запихнули могилу к кладбищенской стене. А «шесть кубометров» жёлтых роз, присланных Ельциным, Михаил Барышников демонстративно унёс к памятнику Эзры Паунда: якобы Бродский оговорил в завещании, чтобы не было ни одного цветка от властей с его родины.

Но это странно – в России уже вышло 4-томное собрание сочинений, а поэту присвоили звание почётного гражданина Санкт-Петербурга. И Бродский не отказывался от приглашений на родину, а откладывал по состоянию здоровья, отшучиваясь: «Лучшая часть меня уже там – мои стихи».

Могила Бродского находится в запущенной части кладбища, по соседству с семьями английских моряков девятнадцатого века. Сан Микеле – крохотный островок между городами Фондамента Нуова и Мурано, прославленного местными стеклодувами. Со стороны моря кладбищенский остров смотрится как крепость, а возле него на понтонах установлена бронзовая «Ладья Данте» московского скульптора Георгия Франгуляна.

Могилу Бродского на острове посещают единицы, и думаю, гоголевщина этого погребения всё-таки завершится на Васильевском острове, куда будут толпами приходить люди, наполненные стихами. А «Ладья Данте» приплывёт в Неву, мы ведь видели, сколько эмигрантских захоронений прибилось к родине.

Могилу Бродского в России замещает памятник работы того же Франгуляна, зачем-то установленный спиной к Союзу писателей и лицом к посольству США, словно Бродский рвался в Америку, а не оказался перед выбором тюрьма-психушка-эмиграция.

С памятником Бродскому Франгулян попал в десятку, но мне не хватает возле него книжного киоска и столиков с пьяными поэтами и встрепанными поэтессами из нижнего буфета Дома литераторов, повторяющими строки поэта.