Недолговечная вечность. Философия долголетия

Другими словами, жизнь идет примерно так же, как передвигается рак: то пятясь назад, то устремляясь вперед. Трагедия старости в том, говорил Мориак, что она составляет итог всей жизни – итог, в котором мы не сможем изменить ни одной цифры[76]. Больше ничего нельзя будет поправить. Это зыбкая совокупность, где отдельные элементы непрерывно разъединяются и вновь соединяются между собой наподобие подвижной мозаики. Возможная скука, отвращение к миру у тех, кто «давно живет и все видел», это бесконечное «а что толку?», подстерегающее нас с ранней юности, устраняется своего рода «амнезией удовольствий». Мы снова и снова радуемся чему-то, как в первый раз, как бы ни были остры наши воспоминания, сохраняющие всю долгую историю наслаждений вчерашнего дня. По части вкусовых или любовных наслаждений прошлое выполняет функцию аперитива: оно не притупляет, а только усиливает и развивает наши ощущения, наши способности, работу наших рецепторов. Прошлое влечет за собой напоминание обо всех прежних восторгах, которые добавляются к нынешним. Тонкие вкусовые ощущения в еде, например, или дрожь наслаждения, сотрясающая наше тело, никак не страдают от того, что уже были испытаны прежде. Если я могу сказать, что никогда не пробовал такого вкусного, тающего во рту мяса или не испытывал такого мощного оргазма, то это значит, что мое тело воздает должное всем наслаждениям моей предшествующей жизни, вместе с тем утверждая преимущество текущего момента. Наша кожа, наши ощущения хранят в себе историю столь же богатую, сколь и незаметную. Наш художественный вкус составлен из всех ранее увиденных произведений искусства: они проходят для нас далеко не бесследно, но готовят почву для новых музыкальных или живописных потрясений. Это приходящая и уходящая амнезия: прошлые ощущения напоминают нам о себе и быстро стираются из памяти. Дрожь возбуждения, испытанная когда-то, не помешает сегодняшним ощущениям. Мы не могли бы спокойно есть, если бы воспоминание, что мы уже обедали накануне, нас огорчало. Но за стол каждый раз садится проголодавшийся, с прекрасным аппетитом человек, и ему нет дела до прежних обедов. Вкус блюда кажется еще более лакомым при воспоминании о вчерашнем пиршестве, разжигающем аппетит. Забвение служит условием для наслаждения – и мы наслаждаемся, благодаря удивительной способности забывать, присущей человеческому мозгу.

Будьте как дети?

Итак, наша жизнь – это река, которая порой возвращается к своему истоку, когда меняется течение времени: вначале мы стареем, будучи молодыми, а потом молодеем старея. Наш мир стар, говорила Ханна Арендт, и ребенок приходит в него как фермент новой жизни, чтобы привносить в нее коренные изменения[77]. Но случается, что зрелость обновляется свежестью неутраченного детства, которого в ней тем больше, чем более она от него отдаляется. Речь идет не о детстве как физической реальности, но о детстве как состоянии духа. Настоящая жизнь состоит из поочередных угасаний и пробуждений, и так до самого конца. Это религиозный феномен духовного возрождения, Revival, то есть обновления веры, нового всплеска жизненной силы убеждений; этот термин применяется также к музыкальным стилям, певцам (или политическим деятелям), которые, казалось, канули в небытие, но внезапно они вновь появляются и вновь встречают горячую поддержку толпы. Ушедшее вроде бы навсегда (has been – было и прошло) снова и снова возвращается и оказывается в милости; «вернувшееся привидение» стало образом нашей современности: на колесе медийной рулетки всегда найдется ячейка для потускневших звезд, покинутых поклонниками певцов, малоизвестных писателей. Фортуна, как добрая мать, время от времени возвращает из небытия забытых всеми знаменитостей и в свете яркого дня вновь швыряет их на потеху оголодавшей толпе.