Недолговечная вечность. Философия долголетия

Смерть не является злом, писал блаженный Августин, когда ей предшествовала добрая жизнь; она ведет к вратам Рая, другими словами – к освобождению от всякого зла[188]. Однако этот аргумент не убедителен для неверующего и не может смягчить конечный удар. Разве не происходит все наоборот? Когда жизнь становится – как она стала для нас – высшей ценностью, подчинившей себе все прочие, смерть и вызванные ею страдания кажутся нестерпимыми. Так ли уж верно, что умирать легче, когда мы довольно пожили и «пресытились нашими днями»? Кто решает, что мы довольно пожили и этого хватит? Еще одна духоподъемная мораль: чтобы победить смерть, нужно отстраниться от нее, сохранять дистанцию «Я – Другой» (Эммануэль Левинас). Красивая фраза, но не особенно действенная в том случае, когда «другой», который умирает, – тот, кого мы любим. Или вот: «Не все ли равно, что мы умрем, ведь мы жили по-настоящему и избежали „смерти при жизни“ – пустого жалкого существования»[189]. Конечно, ужасно вести жалкое существование и упустить что-то важное, но и ощущение полноты прожитой жизни не делает наступление последнего часа менее жестоким. К смерти испытывает отвращение любой человек – даже тот, кому не выпала участь летать высоко. Некоторые считают, что смерть не относится к событиям нашей жизни. Эпикур, например, говорит, что «смерть не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, смерти еще нет, а когда смерть наступает, нас уже нет»[190]. Боссюэ возражает ему в своей возвышенной проповеди, что смерть повсюду – в воздухе, которым мы дышим, в пище, которую мы поглощаем, в «самих лекарствах, которые мы принимаем, пытаясь от нее защититься», – потому что она находится в самом источнике жизни[191].

Факт тот, что, хотим мы того или нет, смерть наступает, и никакая религия или философия, как бы ни были они щедры на увещевания, не могут скрыть ее ужаса. Однажды мы сойдем со сцены, и банкет продолжится без нас. «На пороге Великой Ночи, такой беспросветно-черной, мудрец – всего лишь несчастный сирота» (Владимир Янкелевич). Все софизмы, все высокие размышления могут быть сметены одним взмахом руки, когда пробивает последний час, и тот, кому суждено покинуть этот мир, умоляет отложить неизбежное. В эти мгновения, когда каждая минута стоит целого века, каждую секунду готов упасть нож гильотины. Еще только минуту, сжальтесь, господин палач! Кто из нас не становится тогда, против своей воли, попрошайкой, клянчащим отсрочку? «Придет день, когда четверть часа покажется нам ценнее и желаннее всех сокровищ мира» (Фенелон)[192].

Вечность – здесь и сейчас

Смерть позволяет рождаться на свет новым поколениям, являясь, таким образом, хранительницей начал и защитницей разнообразия. Дарованная нам милость рождения влечет за собой роковой конец, позволяющий зародиться новой жизни. «Рождение детей – это смерть родителей», – говорил Гегель, выведя поразительную формулу. Что не умирает в нас вместе с нами? В первую очередь наше потомство, как отмечал словами Диотимы еще Платон в «Пире», так как воспроизведение юных индивидов, приходящих на место старых, гарантирует непрерывность рода, стремящегося к продолжению. Рожать детей в достаточном количестве означает прежде всего проявлять любовь к жизни как таковой, к бесконечному жизнетворному цветению. И пропаганда бездетности, с которой «во имя планеты» выступают некоторые слишком рьяные защитники окружающей среды, – это не что иное, как преступный нигилизм, цель которого – полностью избавиться от присутствия человека на земле. Жизнь влюблена сама в себя, она сама есть смысл своего существования, она радуется своему распространению в лице малышей – крошечных мальчиков и девочек, свидетельствующих о ее возрождении. Отныне превыше всего для нас, даже для людей верующих, в первую очередь потомство. Бессмертно все, что заставляет нас духовно расти: дружеские узы, пережитая нами любовь, разделенная страсть, обязательства перед другими людьми, наши добрые дела.