Недометанный стог (рассказы и повести)

Иона, поглядев на Чанова, тоже разделся до трусов, подставил спину уже нежаркому солнцу. Старик на том берегу поднялся с бревна и укостылял в дом.

Чанов вдруг решился:

— А как же он тебя… этого, ну, того… переносит?

— А меня что? — тихо и грустно ответил Иона, — Чего там меня… Он ведь, поди, нового человека напугать боится. Да и за Нюрку, наверно, беспокоится. А я что. Я ее уважаю, — раздумчиво продолжал он. — Куда им без меня… Он это чувствует. Ну разве можно здесь бабе одной жить? Да еще почти как с малым дитем. Летом еще ничего. А зимой? Самоубийство им тут зимой без меня. Я помогаю.

«Не помогаешь ты, а тянешь на себе все», — решил Чанов.

На том берегу снова появилась фигура старика. Он был явно возбужден, то ли кричал, то ли мычал что-то. И тряс рукой, свисавшей с костыля, в сторону дома.

— С Нюркой случилось чего-то, — выдохнул Иона, в момент пружинисто вскакивая с места. И не успел Чанов опомниться, как Иона нырком, минуя лодку, ушел в воду и зачастил саженками на другую сторону.

— Ну, спортсмен… — только и сказал Чанов, видя, как Иона уже карабкается на глинистый крутик.

Старик и Иона исчезли в доме. Через полчаса Иона вышел один, сделал несколько приседаний на берегу, не спеша вошел в воду. И спокойно приплыл к Чанову.

— Клюет? — безразлично поинтересовался он, одеваясь.

— Чего там у вас стряслось? — вопросом на вопрос ответил Чанов.

— Да чего, — несколько возбужденно сказал Иона, улыбаясь и блестя глазами. — Напугал до смерти. Я уж думал не знай чего. Нюрка, шут ее побери, поросенку понесла. И на гвоздь лбом налетела. Тыщу раз этот гвоздь видела, а тут на тебе… Прямо возле глаза, — серьезным тоном добавил он, подчеркивая нешуточность положения. — Кровищи там. А он перепугался, ошалел совсем. Сейчас она его отхаживает.

Чанов взглянул на сильную фигуру Ионы, твердо поставленные ноги и крепкие руки. На его радостное, возбужденное лицо, улыбающиеся, добрые глаза. И вдруг все пронзительно отчетливо понял. Он понял, как безнадежно, тихо и верно любит Иона эту женщину. Как ездит повсюду за ней, возможно — несмотря на ее протесты. Оберегает ее покой и покой «счастливого соперника». Он даже вздрогнул от понимания силы самоотречения, духовной нежности, которые несет в себе этот неуклюжий и грубый с виду человек. Понял глубину тонкого и нежного чувства. И еще понял, что плевать Ионе на все разговоры, на всю молву, которая наверное же — он вспомнил лесопункт, — обязательно же идет о них. Да он просто и не замечает этих разговоров, этих сплетен, просто глух и нем к ним. И Чанов неожиданно для самого себя позавидовал тому, что открылось ему сейчас.

«Эх, черт! — ругнулся он про себя. — Заживает ведь старик век у людей».

Смотали донки. Рыбы наловилось много, Чанов даже интерес к ней потерял. Перегнали обе лодки на ту сторону. На ночевку.

Прошло еще два дня. Погода установилась на редкость. В этот год были ранняя весна, раннее цветение трав и кустарников. А сейчас и листва была большой, и трава — впору косить. В одну из ночей старику опять было плохо. А утром Иона и Нюрка ушли в лес, на дальние поляны, посмотреть свой покос.

Чанов был страстным рыболовом, но и рыбалка что-то поднадоела: уж слишком легко ловилась тут рыба, только закидывай. Он решил побродить по лесу, сделать перерыв в рыбалке. Сначала думал отправиться с хозяевами, а потом решил походить один.

Он пошел к лесному озеру, молчаливому, спокойному, загадочному. Обошел его кругом где по сухому и приятному берегу, где по валежинам, по чмокающей болотине. Спугивал уток и куликов. Было очень жарко, и донимала всякая мошкара. Чувствовалось, приближается гроза. На небо выплывали белые пушистые, но не очень мирные с виду тучки.

Когда он возвратился к дому, старик сидел на берегу на бревне. Чанов оглянулся на лес и-увидел, что по просеке возвращаются Иона с Нюркой. Просека была пряма и длинна. И в зеленом коридоре по зеленой траве шли двое. Нюрка в белом платочке, Иона с открытой головой. И так они были похожи друг на друга сложением, ладными фигурами, видимым здоровьем, что у Чанова спазма прошла по горлу. «Вот, — говорил он себе, — пара-то! А этот…» И с явной неприязнью покосился на старика.

К вечеру совсем стало душно. Наползли тучи. А когда легли спать, увиделось в окошко, как зеленой полосой просверкнула молния.

И началась гроза. Гремело, грохотало, рычало. Ветвились молнии. Чанов встал и вышел на крыльцо. Дождь шел прямой, отвесный, горошистый. Но на крыльце было сухо, сюда не доставало. Молнии освещали то Ляндому, то притихший лес. Целые потоки обрушивались с неба. И Чанов, росший в деревне до двадцати лет, понимающе улыбался, соображая, какая это польза деревьям, травам, посевам, зная, что этот дождь сплошная благодать для земледельца.

И всю ночь старик метался, мучился, совсем не спал, выкрикивая что-то. Всю ночь Нюрка возилась с ним усердно и терпеливо, ни разу не повысив голос, не пожаловавшись, как обычно это делают бабы, на судьбу.