Недошутка

На пятый день такого плотного режима у Алекса зафиксировали небольшое повышение мозговой активности, и поэтому врачи решили попробовать перевести его на более легкую ИВЛ-аппаратуру. Не только чтобы поберечь гортань, но и чтобы стимулировать здоровые клетки поскорее взять на себя функцию поврежденных.

И почти сразу после этого у Алекса начали разгоняться пульс и сердцебиение. Сделали укол, и пульс удалось почти привести в норму. Однако за день красный огонёк загорался ещё дважды, и на второй раз, ближе к вечеру пришлось сделать уже два укола. Сердцебиение успокоилось, однако взамен Дебби уловила легкое движение его глазных яблок, а вслед за тем этим началось слабое подергивание пальцев на правой ноге, как после злосчастной иглотерапии. А главное, что насторожило Дебби, – его рот под маской судорожно раскрылся, как будто Алексу снова не хватало воздуха, как будто ему снилось, что он опять задыхается в Темзе и нет силы, которая могла бы помочь.

Заметив всю эту активность, она снова пошла за дежурным врачом. Тот ответил, что это хороший знак – значит, новое лечение стало приносить первые результаты и мозговая активность понемногу возрастает, однако вернулся в палату. И очень вовремя – приборы как раз начинали показывать угрожающий рост внутричерепного давления. Очередной укол не принес уже никакого результата, так что Алекса срочно повезли в операционную для «малоинвазивного вмешательства».

Пришлось им с мистером Сноу поволноваться, когда они ждали в холле, и из операционной вдруг выбежала хирургическая медсестра и вернулась с дополнительной ёмкостью донорской крови.

"Ты справишься", – повторял Фил вполголоса, а Дебби просто молилась про себя, но в итоге всё обошлось.

Алекса разрешили навестись снова уже на следующий день. Его голова теперь была замотана бинтами, и все трубки вернули на место. Очевидно, он предпочитал традиционное ИВЛ-оборудование. Ну или, сказал врач, здоровые клетки мозга пока не готовы взять на себя работу поврежденных.

Зато, как заметила Дебби, после вмешательства правый глаз Алекса стал открываться уже больше – почти наполовину. Вечером медсестра его прикрыла, во избежание пересыхания роговицы, но утром после обхода и осмотра зрачков он остался полуоткрытым. Врачи говорили, это хороший знак – возможно, Алекс уже может различать время дня и ночи. С левого же гематома после удара цепью почти сошла, но он по-прежнему был крепко закрыт.

 Подчас Дебби не могла удержаться от мыслей: если… когда Алекс очнется, каким он будет? Сможет ли стать ли вновь собой – сильным, веселым человеком, или это чудо для врачей недостижимо? Где вообще укрывается душа – в сером веществе мозга или же где-то глубже, куда нет хода скальпелю хирурга? И сразу же вслед за этими мыслями накатывала волна гнева и против воли на ум приходили мысли, что будь она в тот вечер на Темзе, она бы не позволила так искалечить Алекса, она бы непременно что-нибудь придумала, чтобы он лежал сейчас здесь в таком беспомощном состоянии.

И хотелось высказать все мистеру Сноу.

 Но она усилием воли каждый раз себя останавливала – в конце концов, злость непродуктивна, гнев сейчас ничему не поможет, а мистер Сноу и так, видно, сильно переживал в себе.

Лишь один раз она его оттолкнула, не смогла совладать с эмоциями. Через два дня после «вмешательства» пульс Алекса снова начал с утра разгоняться, будто снился кошмар. После укола показатели почти пришли в норму, но для подстраховки врачи решили отменить на сегодня посещения, и Дебби самой пришлось объясняться с пришедшими из «Лицеума» актерами, что, конечно, не добавило ей благодушия.

И когда вечером мистер Сноу неожиданно предложил ей в подарок какой-то крутой хронограф из его коллекции, Дебби в сердцах сказала, что глаза бы ее не видели его часов. Он сразу съежился и отошел, а Дебби почти сразу жалела, что сказала резко, могла бы помягче подобрать слова.

Глава

 Генти все ещё не торопился выйти на связь. Приходилось признать очевидное: лидеру группировки было плевать на то, что его люди пропадают. Впрочем, зная Генти, глупо было этому удивляться. Так что через неделю Фил решил выйти в Большой Лондон и поискать его сам.

Алекс помимо самых популярных показывал ему и окраинные пабы, просто для объективности картины, как пояснил он сам. В Дагенхеме, Пэкхеме, Брикстоне и Бектоне. И в «Белой лошади» в Брикстоне обронил между делом: «Если что-то пойдет не так, я предпочел бы скрыться где-нибудь здесь».

Так что Фил теперь ездил по ним, заходил в знакомые пабы и расспрашивал барменов, не слышал ли кто-нибудь о боссе албанской мафии и месте его убежища, однако никто почему-то не слышал. И во время этих широких поисков в голове почему-то крутились строчка «Я знаю, что уйду, но я очнусь, раз надо»⁴ – как будто застряла.