Недосказанность на придыхании

Наутро кожа, всё ещё содрогающегося от неутихающей боли тела, покрывалась водяными пузырьками, которые постепенно начинали лопаться: вытекала жидкость, слезал слой кожи и открывалось сырое израненное мясо, которое от прикосновения с воздухом причиняло дополнительный уровень боли.

В продолжении нескольких дней, вся сожжённая кожа полностью слезала.

Помню как я с омерзением, осторожно, ногтями пальцев, подковыривала слегка отлупившийся кусочек и стаскивала его ниже и ниже, под тихий шелестящий звук, отрывающейся сухой кожи… и под конец, держа в руках уже целый её пласт.

Но на этом мучения не кончались.

После того, как кожа слезала, начинался нервный зуд, от которого не было никакого спасения.

Чем больше я чесала, тем больше чесалось. Если же я крепилась не чесать, через несколько секунд, меня колотило в судорогах да так, что я кричала, срывалась и набрасывалось на своё уже и так израненное тело, раздирая его в кровь и в мясо.

И уже таким, до смерти растерзанным, оно продолжало чесаться …

Через неделю я выздоравливала, являя тот же серый как моль цвет. Мама брала меня за руку и тащила обратно на пляж – загорать.

––

Письмо #17

Если сравнивать нас с музыкальными темпами, то Вы—abbandonamente (непринуждённо) и con dolcezza (нежно, мягко), а я elegiaco (жалобно, грустно) и con tenerezza (с нежностью).

Вы робки со мной, Нассер … и – застенчивы до слёзной умилительности … Вас это злит чрезвычайно и Вы гневайтесь на себя, неверно полагая, что это есть признак мужской слабости … И как же Вы заблуждаетесь … Ах, если бы Вы только могли прочувствовать, как Ваша робость, смятенность и неловкость ласкает мою Душу .. и через неё – беззастенчиво возбуждает мою плоть, воспаляя воображение бурным сладострастием …

Вы для меня, Нассер, – олицетворение арабской поэзии …

Арабский Поэт, в своих строках, словно в первый раз на коньках на льду или как тот, кто идёт по тоненькому льду, переходя через только что заледенелое озеро на другой берег: едва ли дыша, но с нежной, чистой, полу-улыбкой на свежих губах … без тени страха, но с чутким волнением не совершить рокового движения, пытаясь высказать все свои жаркие чувства и при этом, все утаить … Он разрывается между желанием высказаться и невозможностью этого сделать …

В затаённом душевном упоении, на полу вздохе удерживая дыхание, с замиранием сердца, вкрадчиво продвигает одну ступню и волнующе прикасается к тонкой прозрачной пластинке хрустальной льдинки … его трепетное сердцебиение ещё более учащается, нога, с опаской, прикладывается ко льдинке, и тут, на губах и на лице, просветляется улыбка разомления и чистейшего блаженства … но, опрометью, как бы опомнившись, он её мгновенно её укрывает, возвращая своему лику выражение сдержанности и невозмутимости …

В этом – вся Арабская поэзия для меня: излить чувства, страдания, воздыхания, изнывания, томления, вожделения и – при этом, – все утаить, но так, чтобы читатель всё прочувствовал и всецело проникнулся.

**********

Нассер, в личном сообщении:

«Тоска». Такое красивое слово …

Серафима в личном сообщении:

Нассер, у нас много красивых слов .. «тишина», например .. Красивейшее слово. Вам оно ещё как приглянется !

Нассер, в личном сообщении:

Хахахахаха !!!

-–

Письмо #18

Простите, за моё отсутствие, Нассер … Я была в госпитале.

Видите ли, я страдаю астмой и нередко посещаю приёмник скорой помощи, куда меня доставляют на машине. Мне приходится её вызывать, так как ехать самой я не в состоянии: опасно. Путь не близкий: 20 минут, а для астматического приступа, это – фатально, да и физически невозможно: когда Вы задыхаетесь – какое уж там вождение ! Карета «скорой помощи» включает сирену и все светофоры для неё открыты, помимо этого, мне дадут кислород, который ненамного, но всё же улучшит состояние, что даст мне возможность доехать до госпиталя живой.

Однако, мои посещения этого захолустного, провинциального пункта, не только «нередки», но и весьма часты, да настолько, что я буквально стала членом семьи этой медицинской группы: меня не только все знают и каждый раз приветствуют, но отвели отдельную просторную палату,– «Серафимина», – в которую всегда и доставляют.

Мне даже чувствуется, что и относятся ко мне как-то по особенному чем к другим, по-родительски: с бОльшей любовью, нежностью и беспокойством. Улыбаются – то сочувственно, то обнадеживающе, то ободряюще. Мне так и не терпится им предложить: «А пойдёмте-ка со мной ! Будете жить у меня: также любить, заботиться и улыбаться» …

Приблизительно каждое 4-5 посещение мне вежливо рекомендуют остаться на ночь: под наблюдение, с осторожным и приглушённым уточнением, понизив голос: «ну, на всякий случай». Так вышло и на этот раз: «на всякий случай».

Но уж в следующий, Нассер, я непременно прихвачу с собой лэптоп и смогу с Вами пообщаться.