Недоступная девственница

Модести вспомнила разговор с Брюнелем в пентхаузе. Тогда он сказал, что месть как таковая ему неинтересна, говорил, что считает себя реалистом. Пока у Модести не было оснований сомневаться в этом: Брюнель впечатляюще продемонстрировал свое кредо. Следовательно, путешествие в Руанду преследует какую-то цель и, скорее всего, не единственную. Она задумалась и, не найдя ответа на свои вопросы, расстроилась: трудно противостоять противнику, чьи мотивы даже не поддаются анализу. Все равно что драться с завязанными глазами.

Она с деланным спокойствием еще раз огляделась. Какую цель они преследуют такой тактикой? Чанс и Муктар должны были бы радоваться. Альбиноске следовало бы сиять от счастья или, по крайней мере, самодовольно улыбаться. А Брюнель? О его реакциях Модести ничего не знала. Ясно было только одно: сейчас инициатива принадлежит ему, и он непременно воспользуется ею для достижения своей цели, действуя, как ему подсказывают его врожденное коварство и холодная жестокость.

Цель, цель… Мучительно размышляя, Модести незаметно наблюдала за противниками — она изучала их, пыталась проникнуть в их замыслы, но всякий раз мысль ее заходила в тупик, и невозможность верно проанализировать ситуацию будила загнанный в подсознание страх. В зыбком болоте неопределенности она никак не могла найти твердую почву, от которой можно было оттолкнуться и сделать шаг навстречу противнику. Возможно, шанс появится, когда они приземлятся, может, даже раньше, но в любом случае надо только ждать и быть наготове. Модести не сомневалась, что Уилли Гарвин тоже понимает это.

Модести снова посмотрела на Уилли. Он сидел слева от нее и немного впереди. За все это время он даже не шелохнулся, но застежка на его спине сдвинулась еще на один дюйм вверх. Сейчас она уже находилась чуть выше спинки стула, и, облокотившись на нее, Уилли мог сдвинуть застежку еще дальше. Модести видела, что материя на рукавах и вокруг плеч натянулась еще сильнее, и в какой-то момент ей послышался звук рвущейся ткани: чтобы довести дело до конца, его рукам и телу требовалось чуть больше свободы. Может быть, все это не имеет смысла, так как заключительный этап освобождения из смирительной рубашки потребует не менее одной-двух секунд и может так статься, что этих секунд у него не будет, но Уилли верил в благоприятную возможность и готовился реализовать ее.

Модести почувствовала, как в глубине души растет теплая волна благодарности. Она не одинока. С ней Уилли Гарвин, а он никогда не пасует перед обстоятельствами. Пока у них нет ни малейшего шанса, но Уилли и не торопится. Перед глазами ее мелькали образы прошлого, и Модести вдруг отчетливо поняла, что умению терпеливо ждать своего часа Уилли научился у нее — это было очень давно, когда она только подобрала его, и очень быстро этот чрезвычайно опасный и свирепый юный гангстер превратился в настоящего джентльмена, стал лучшим ее другом и, в свою очередь, в корне изменил жизнь Модести.

Его целеустремленность не раз спасала им жизнь в самых опасных, казалось бы, безвыходных ситуациях. Рядом с ним Модести чувствовала себя уютно, и сейчас сердце ее билось немного учащенно. По разрушительной силе и боевым качествам Уилли не уступал взводу морских пехотинцев. Даже с приставленным к виску пистолетом он мог победить любого противника.

С того момента как Модести пришла в сознание, Уилли не произнес ни слова. Это было разумно. Вряд ли он понял смысл выбранной Брюнелем и его людьми тактики гробового молчания, но, видимо, пришел к выводу, что задавать вопросы или пытаться разговаривать с Модести было бы признаком слабости, вынужденным признанием превосходства Брюнеля. Он решил играть по правилам навязанной ему игры до тех пор, пока Модести не подскажет иную линию поведения.

Джайлз Пеннифезер приподнял голову и тихо прошептал:

— Боже, как меня тошнит…

— Спокойно, Джайлз, — Модести повторила слова Уилли.

— Что? Господи, да мы, кажется, летим!

Он помотал головой, поморщился и попробовал двинуть рукой. На лице его появилось недоуменное выражение — он недоверчиво осматривал смирительную рубашку, потом поднял глаза и удивленно уставился на Брюнеля и сидевшую рядом с ним девушку-альбиноску. Девушка смотрела в иллюминатор, Брюнель читал — ни тот, ни другая не обращали на него никакого внимания.

Джайлз повернул голову к Модести. Волосы его стояли дыбом, глаза округлились и, казалось, занимали половину бледного, изможденного лица.

— Что случилось? — хрипло спросил он. — Я пил кофе и…

Он судорожно дернулся.

— Где мадам Новикова?

— Это была не мадам Новикова. Мы немного ошиблись, Джайлз. А теперь помолчи.

— Молчать? — он яростно завертелся в кресле, борясь с веревками и смирительной рубашкой, но быстро успокоился. — Но почему, черт побери?!

— Потому, что говорить не о чем, и, кроме того, ты мешаешь другим пассажирам. Лично я собираюсь вздремнуть. Советую сделать то же самое.

— Но послушай…

— Нет, Джайлз, довольно, — она закрыла глаза.