Недоступная девственница

Альбиноска закричала. На лбу Брюнеля выступили капли пота, но он спокойно отвел свою маленькую ручку назад и закатил Лизе звонкую пощечину. Модести рванулась из кресла, но ремни так сильно впились в тело, что она едва не вскрикнула от боли. Уилли был все еще жив. Пока. Трос Жако был вытянут на всю длину, а сам Жако лежал на полу, всего в футе от люка. Лицо его почернело, язык вывалился изо рта. Шея его все еще была захлестнута лямкой. Один конец ее свесился в люк и дрожал, как натянутая струна. А Уилли, все еще привязанный к стулу, висел снаружи на другом конце лямки.

Адриан Чанс полз к люку. В руке его поблескивало лезвие ножа, лицо перекошено от ярости. Он уже приготовился ударить ножом по кожаной полоске, но лямка неожиданно дрогнула и ослабла.

Модести не шевелилась. Лицо ее было залито потом. Она понимала, что произошло. Руки Уилли были в наглухо заделанных рукавах смирительной рубашки, и он не мог ни за что ухватиться. Прошло несколько секунд, и смирительная рубашка, зацепившаяся лямкой за горло Жако, сползла с Уилли…

В тот момент, когда он падал, самолет снова сделал вираж. В иллюминаторе она увидела стремительно удаляющуюся тень с четырьмя нелепыми отростками. Сейчас самолет снизился до пятисот футов, и тень летела по длинной параболе прямо к откосу, заваленному каменными глыбами. Вскоре тень Уилли Гарвина слилась со скалами и, устремившись к смерти, исчезла из поля зрения.

Брюнель что-то сказал в микрофон, и самолет начал набирать высоту. Они снова взяли курс на юг. Модести закрыла глаза и отвернулась от иллюминатора.

Адриан Чанс снимал петлю с бычьей шеи Жако. Он втащил в люк пустую смирительную рубашку, задраил аварийный выход и склонился над бесчувственным Муктаром.

— Все в порядке, — сказал Чанс Брюнелю. — Дышит.

Его срывающийся голос прозвучал неестественно громко в тишине, наступившей, когда закрыли люк.

— Жако остался жив лишь по счастливой случайности, — сухо произнес Брюнель. — То же самое можно сказать и о тебе, Адриан. Когда я вспоминаю, как ты умолял, чтобы я позволил тебе встретиться с Гарвином один на один…

Брюнель укоризненно покачал головой и повернулся к Модести.

— Теперь я понимаю, почему вам всегда так везло, — сказал он.

— Ах ты ублюдок! — с надрывом выкрикнул Джайлз. — Животное, зверь!

— Все мы звери, доктор Пеннифезер. Проблема человека заключается в том, что он отказывается признать этот факт и все время хочет казаться чем-то иным. Относительно себя я никогда не заблуждался. Мне было необходимо избавиться от Гарвина, и я это сделал. — Брюнель снова взял книгу. — Если вас волнует этот вопрос, могу сказать совершенно определенно: ни вам, ни вашей подруге такая участь не угрожает. Кстати, вы же врач! Я готов на время освободить вас, если вы займетесь своими прямыми обязанностями и поможете моему бедному коллеге. У вас есть медицинская сумка и, кроме того, вы ведь помните о клятве Гиппократа…

Лицо Джайлза посерело.

— Если бы я мог до вас добраться, Брюнель! — прошипел он.

Брюнель, казалось, не слышал этой угрозы.

— Займись Жако, Адриан, — негромко сказал он и открыл книгу. Сидевшая рядом с ним Лиза зажала руками рот, тело ее била крупная дрожь.

Модести слышала разговор словно сквозь сон. Глаза ее были закрыты, черты лица заострились, и теперь она была похожа на свою собственную посмертную маску. Во рту чувствовался привкус крови — во время борьбы с ремнями она прикусила губу. Уилли Гарвин был мертв. Боль утраты разрывала сердце Модести.

До сих пор я не знала, что такое горе, отрешенно подумала она и замедлила дыхание, позволяя страданию охватить все ее существо. Модести не сопротивлялась ему, понимая, что в противном случае потеряет сознание. А этого она не могла допустить: Брюнель не должен видеть ее сломленной.

Постепенно рассудок Модести успокоился и замер, словно остров в безбрежном океане боли. Еще некоторое время она сидела неподвижно, потом сквозь туман скорби начали прорываться отдельные мысли — мысли, с которыми надо было примириться и жить дальше.

Уилли мертв, она осталась совсем одна. Одна не только сейчас, в данный момент, — навсегда. Похоже, будущего не предвидится.

Она одна. Второго Уилли Гарвина не будет, надо смотреть правде в глаза. Она обязана помнить это и думать об Уилли, думать о нем все те годы, которые ей отпустит жизнь.