Недра России. Власть, нефть и культура после социализма

Разговаривая однажды в 2009 году с избранным главой одного из ненефтедобывающих районов Пермского края, я поинтересовался, почему его район, в отличие от других, не претендует на получение статуса культурной столицы Прикамья с целью привлечения денег туристов. «Мы не можем быть культурной столицей, – сразу ответил он. – У нас нет нефти!» Этот ответ тем более поразителен, что к моменту нашего разговора в 2009 году выступить спонсором культурного производства могла не только компания «ЛУКОЙЛ-Пермь». Более того, программа «Культурная столица Прикамья», о которой я спрашивал, была запущена и проводилась не компанией «ЛУКОЙЛ-Пермь», а Департаментом муниципального развития Пермского края, и потому участвовать в ней могли все районы края. Программу, однако, курировал бывший сотрудник отдела по связям с общественностью компании «ЛУКОЙЛ-Пермь», перешедший из нее в государственную администрацию. Может быть, глава района, с которым я разговаривал, предположил, что этот функционер продолжит принимать решения в пользу деятелей культуры, работающих в районах, которые были знакомы ему еще с тех пор, когда он работал в компании. Или, возможно, он слишком хорошо понимал, что местная интеллигенция в нефтедобывающих районах просто уже имела десятилетний опыт составления запросов на выделение грантов, в чем эксперты из его собственного района едва ли могли бы оказаться сильнее. Как бы то ни было, но мысль о том, что нефть и культура должны сосуществовать неразрывно, настолько въелась в общественное сознание, что пережила изначальную едва ли не монополию компании «ЛУКОЙЛ-Пермь» в области спонсорской поддержки культуры.

Такая спатиализация культуры, в значительной степени и вполне материальным образом опирающаяся на нефтяные месторождения региона, заметно отличалась как от практик советского периода, когда объединенные партийные и государственные органы власти стремились применить к населению несколько более равномерно распределенный комплекс социальных и культурных технологий, не привязанных к территориям нефтедобычи, так и от раннего постсоветского периода, когда ни крупные корпорации, ни государственные учреждения по большей части вовсе не были способны затевать подобные всеохватывающие проекты. Впрочем, эти два предшествующих периода обеспечили некоторые из важнейших составляющих – от воплощения культурных смыслов в политических структурах до широко распространенных дискуссий о глубине, благодаря которым опытные координаторы, такие как Кутьев и его коллеги из отдела по связям с общественностью, смогли в новой корпоративной среде положить начало новому, более абстрактному и вертикально интегрированному культурному пространству. Брюс Грант показал, как давние мифы и легенды о Кавказе, распространяющиеся по каналам российской массовой и официальной культуры, работают в качестве «техники внедрения». Иначе говоря, они «порождают мощную символическую экономику причастности, которая натурализует насилие и позволяет различным российским кругам придать военным действиям своего правительства [на Кавказе] убедительности» [Grant 2009: 16]. Культурные проекты компании «ЛУКОЙЛ-Пермь» в области КСО, направленные на придание ее деятельности привычности путем ее глубокого встраивания в пространственно-временные координаты Пермского края, можно считать младшими корпоративными собратьями появившейся ранее и гораздо более широко распространенной техники внедрения, описанной Грантом.

«Богатства – отечеству, имя – себе»

Мы сможем узнать о закулисье этой государственно-корпоративной сферы еще больше, точнее определив, в каких пластах российской истории и культуры компания «ЛУКОЙЛ-Пермь» и претенденты на получение ее грантов более всего желали вести добычу и переработку, а также обеспечивать доступность результатов своей работы для потребителя. Иными словами, в какие взаимоотношения и предполагаемые общности культурные проекты КСО компании «ЛУКОЙЛ-Пермь» вовлекали жителей Перми?

В 1990-е годы, когда федеральный центр был слабым, местные валюты множились, хозяева предприятий были влиятельнее, чем когда-либо, а миллионы людей ощущали себя привязанными к земле, в постсоциалистическом обществе повсеместно велись разговоры о возвращении к феодализму [Humphrey 2002: 5-20; Verdery 1996: 205–207]. Пермский край не был исключением[313]. Можно было бы ожидать, что это вновь ставшее актуальным феодальное прошлое начнет разрушаться по мере упрочения более однородного государственно-корпоративного поля начиная примерно с 1998–2000 годов. Тем не менее рассмотрим интервью, данное Кузяевым в 2001 году. На вопрос, обижает ли его то, что многие стали называть его олигархом, Кузяев ответил: