Недра России. Власть, нефть и культура после социализма

Символические аспекты советской программы – способы, которыми труд, промышленность, человеческая субъективность и движение страны к утопическому будущему были представлены во всем, от искусства и кино до повседневной жизни и массовой культуры, – следовали общей тенденции, не делая почти ничего для формирования значимости и высокого статуса нефти и нефтяной промышленности. Не нефтяные фонтаны и буровые установки, а сталь и железо изображались повсюду в качестве одного из основных визуальных и литературных образов ранней советской эпохи, предоставляя богатые возможности для метафорического описания изменений человека и общества, которые были задуманы и должны были реализоваться в рамках социалистической программы. Рольф Хеллебаст утверждает, что «в советской литературе и культуре в целом основным символом коммунистической трансформации является металлизация революционного тела» [Hellebust 2003: 39]. Возможно, это преувеличение, но нельзя отрицать, что некоторые из важнейших образов социалистического проекта модернизации были связаны с преображением металлов, а не углеводородов – совсем не так, как, например, в Венесуэле, где «с помощью древней магии денег нефть выполнила фокус: положила в шляпу “первозданную” Венесуэлу, а вытащила оттуда уже “нефтяное государство”» [Coronil 1997: 111].

Если на Урале и можно было найти яркий образец того, какими станут советский социализм и его трудящиеся после «великого перелома», то не в Пермском крае, а восточнее – на металлургических заводах Магнитогорска. «Магнитогорск был не просто бизнесом для получения прибыли, – пишет Стивен Коткин, – а проектом преобразования страны: ее географии, ее истории и, прежде всего, ее народа. Магнитогорск был самой Октябрьской революцией, социалистической революцией, сталинской революцией» [Kotkin 1995: 71]. Далее Коткин отмечает, что значение выбранного Сталиным псевдонима – «человек из стали» – было понятно всем. Как и значение псевдонима сталинского протеже и заместителя В. М. Скрябина, взявшего фамилию Молотов – от слова молот. В 1940 году Пермь была переименована в Молотов и стала центром Молотовской области – и из уважения к самому старому большевику, и для того, чтобы ярко подчеркнуть, какая именно отрасль местной промышленности в первую очередь отождествлялась с социалистической программой. (Первоначальное название городу вернули в 1957 году – после секретного доклада Хрущева и последующей отставки Молотова.)

В более поздние годы советской эпохи образ советского металла потускнел, но заводы сохранили гордый статус образцовых. По сравнению с прославленными металлургическими заводами Перми региональная нефтедобывающая промышленность была зловонным, грязным, малопрестижным трудом, который небольшие бригады рабочих выполняли в отдаленных негостеприимных местах, по этой причине проживая в сельских районах. И хотя такие нефтехимические заводы, как ПНОС, гораздо больше соответствовали идеалам урбанизации и индустриализации, чем отдаленные нефтяные скважины, они тоже не могли сравниться с металлургическими заводами. Как показывает Жужа Гиль в своем увлекательном сравнении методов утилизации отходов на металлургических и химических заводах в Венгрии [Gille 2007: 84–87], сама природа химической промышленности в некотором смысле несовместима с системой централизованного планирования, изначально разработанной для заводов и поточного производства. Помимо того что химическое производство требовало меньших затрат мускульной энергии работника, чем сталелитейная и металлургическая промышленность, в нем было труднее определить задачи для каждого, а значит, труднее организовать социалистические соревнования и награды и сделать химические или нефтехимические заводы лидерами производства. Проверка датчиков, поддержание давления и регулировка температуры не подавали примеров высочайшего героизма социалистического труда.

Растущая зависимость Советского Союза в целом от нефтяных доходов тоже не внесла существенных изменений в эту символическую иерархию на региональном уровне. Как я уже отмечал ранее, социалистический нефтяной комплекс четко отделял продажи от добычи и переработки. Одна моя знакомая журналистка, излагая свои воспоминания о советской нефтяной промышленности, очень удачно резюмировала: