Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского)

— Печально, брат, — молвил Богдан Андреич. — Печально, что сошел с поприща, не успев утвердиться на оном. А я, признаться, надеялся. Собирался свесть с Гаврилой Романовичем — знакомы были…

— Вы, дядюшка? — Евгений задохнулся восторгом.

— Пустынны губернии словесности российской, — грустно и торжественно продолжал Богдан Андреич. — Певец Фелицы дремлет, обрекая на сон всю поэзию нашу. А на Москве одного Шаликова и слыхать.

— А Жуковский? А Батюшков? Дядюшка! Да я вам… Ах, нет, лучше потом…

Он ринулся к дверям.

— Да погоди ты! Экой, право! — кричал вслед дядюшка, смеясь сочувственно. — Меня-то хоть не бойся! Или я супостат родному племяннику?

Но родной племянник был уже далеко.

"Какой стыд! Еще немножко — и поддался бы…

А может быть, стоило показать? Дядюшка знает толк в стихах…

…Нет, нет: нельзя! Так слабо, так убого… Это несносное обезьянничанье, эта мерзкая переимчивость — ни один стих не скажется по-своему… Отвратительное французское жеманство… Господи, отчего не пишется по-русски?"

Огромные перепутавшиеся липы прислушивались друг к дружке. Ровик, засыпанный прошлогодним листом, густо порос по склону сухой травою. Страстно гукала горлинка, и гулко раскатывались парные клики кукушки, словно подманивая в глухие недра парка.

Светлая поляна ступенчато запестрела высоким зверобоем и низенькой душичкой. Он нагнулся и сорвал лиловую гроздку, растер и понюхал — ударило полынной горечью. А пообвянув, меленькие эти цветочки заблагоухают сладостно и грустно…

Старый, вольно раскинувшийся сад томился под тяжким предвечерним солнцем. Дебелые яблони женственно круглились зеленью слабой и нежной, словно просвечивающей сквозь туман. Он хотел было пойти к ним, но остановился: яблоки-то еще незрелы. Да и слишком жарко здесь.

Он повернулся назад и побрел пятнисто затененной аллеей. И вдруг раздалось звонкое, нетерпеливое:

— Venez ici, EugХne! Je vous cherche partout! [33]

…Кузины играют в серсо. Господи — из огня да в полымя!

Он скомкал постылую тетрадку и сунул ее в жасминный куст.

Смуглая кривоножка Аннет была капризна и плаксива, как сестренка Софи; белокурая шалунья Мари отпугивала насмешливостью бойких речей и телесной ловкостью. Он скверно играл при ней.

— Ах, кузен, чему только вас учат в корпусе, — досадливо сказала Мари, роняя деревянную шпажку и отирая вспотевший лоб изнанкой ладони. Узкое ее лицо было зеленовато от лиственной мглы и закатного неба, но смешной губастый рот алел ярко и влажно.

Он потупился, поднял шпажку и с поклоном подал кузине. Аннет, смуглая, как негритенок, глянула исподлобья и, не сказав ни слова, побежала к дому.

— Куда, Аннет? — окликнула Мари. И рассмеялась нежно и властно, как взрослая дама. Села на скамейку и, выставив красивую ножку, звездчато отороченную панталонным кружевом, начертила на песке носком туфельки прямую линию.

— Эжен, чему вас учат в корпусе? Это, должно быть, чрезвычайно интересно!

Он вздохнул и начал перечислять:

— Математика, геральдика; фортификация, история; языки немецкий и французский. Есть еще ситуация…

— Ситуация — это прелестно, — заметила она и нетерпеливо притопнула ножкой. — Но ведь вы офицером будете? Вам, следственно, преподают военные предметы — n'est-ce pas? [34]

— Да, конечно; я говорил вам: фортификация, ситуация; засим, засим… — Он мучительно нахмурился, силясь вспомнить самое увлекательное. — Фехтование! И выводят иногда на плац — показывать фрунтовые артикулы. Но это позже, когда произведут в камер-пажи.

Мари оживилась.

— Камер-паж — это уже какой-то чин, да? Что-то уже серьезное?

— Несомненно, — подтвердил он, несколько приободрившись.

— А какие обязанности камер-пажа?

— Камер-паж должен ловко и в меру подвинуть стул высочайшей особе, подать с правой стороны золотую тарелку, на которую императрица кладет перчатки и веер, — заученно повел он. — Не поворачивая головы, императрица протягивает назад через плечо руку с тремя соединенными пальцами, в которые надо вложить булавку, коей ее величество прикалывает себе на грудь салфетку…

— Постойте-ка, — прервала Мари. Приняв чинное выражение и каменно глядя перед собой, она протянула через худое плечико тонкую руку. — Ну, вкладывайте же! Я ваша императрица.

Он быстро обломил с розового куста длинный шип и с поклоном вложил в пальчики кузины.

— Благодарствуйте. Вы становитесь находчивы, — важно молвила девочка. — Ну-с, продолжайте.

— Перед особами императорской фамилии камер-паж расставляет золотые тарелки, которые не меняются во время всего обеда. Он должен проворно и без стука поставить подносимую тарелку на золотую…

— Господи, скука какая! Прямая лакейская служба!

Он вспыхнул.

— Лакей служит в перчатках, а камер-паж — без оных.

— Но ежели у него руки не чисты?

— Камер-паж обязан содержать свои руки в холе, — глухо сказал Евгений и незаметно посмотрел на свои ладони. — Кроме того, камер-паж обязан…

— Ах, полноте об этом! Все скука, — сказала Мари и встала. — Скушен ваш корпус, и вы скушны. — Она порывисто обернулась к нему: — Но не обижайтесь! Pardonnez ma franchise… [35]