Недвижимость

Я поехал в Белые Курочки, оттуда – на Прудище, а с Прудища – в

Старый Завод. Каждый переезд давался с трудом, потому что дороги я не знал, а расспросы заводили в обычный тупик топографической рекурсии: “Прудище? Так это до Корытинских, а там налево через

Пройму!” В свою очередь дорога до Корытинских и до неведомой

Проймы объяснялась с помощью давно знакомых Прудищ: “Так это же перед Прудищами, где винно-водочный!”

Город Ковалец густо зарос тополями и кленами и был разлапист, запутан, застроен сплошь пятиэтажными домами и населен простодушными нищими людьми. Большая часть военных заводов стояла, и если зарплата не задерживалась, то рабочие получали простойные деньги, суммы которых легко воображались с помощью нескольких буханок хлеба. Притормозив спросить дорогу, я через раз получал предложение купить какую-нибудь железную вещь, вынесенную с завода: сначала микрометр в хорошем деревянном футляре за полбутылки водки, а потом неизвестный мне, но явно очень сложный и точный прибор за бутылку, – его обладатель, невеселый трезвый мужик, поседевший под бобра, степенно разъяснил, что прибор этот замеряет чистоту обработки поверхности, и горделиво заметил, что американцы до такого еще не дотумкали.

В начале четвертого, проклиная себя за то, что такая простая мысль не пришла в голову с самого начала, я добрался наконец до городского аптечного склада и был к тому времени настолько взвинчен, что попросту въехал в закрывающиеся уже ворота вслед за каким-то грузовиком. Грузовик покатил к эстакаде, а я затормозил у будки вохровца, заполошно выскочившего навстречу с резиновой дубинкой в руке.

– Слушай, мужик, где тут лекарства продают, а? – спросил я, протягивая купюру.

Охранник сразу сник и стал меньше ростом. Он опустил дубинку, отвел глаза и, бормоча что-то про некоего Сидора Степановича, показал пальцем.

Через десять минут я снова сел в машину. Вохровец распахнул ворота и уже совсем по-свойски помахал рукой.

Двери лечебного учреждения были по-прежнему нараспашку, – похоже, войти сюда мог кто угодно и когда вздумается. Дверь палаты – тоже настежь. Все еще радостно переживая свою небольшую, но, быть может, значимую для Павла победу, я командорски прошагал к койке, остановился и, похолодев, несколько секунд смотрел в лицо, почему-то ставшее неузнаваемо чужим, пока, содрогнувшись, не понял, что и впрямь на месте

Павла лежит совершенно чужой человек.

– А где же Шлыков? – спросил я, растерянно оборачиваясь.

Фиолетовые майки стали пожимать плечами. Потом кто-то пробубнил неуверенно (но и с какой-то вызывающей угрюмостью, словно мой вопрос имел в себе нечто обидное и злое), что, мол, Шлыков-то… это который утром-то был?.. так он как ушел на процедуру, так и не пришел… а вместо него этого привели – вот он и давит ухо с тех пор. Что ему! – ишь!.. И уж тогда все фиолетовые майки забормотали невесть чего хором.

Кабинет Игоря Вячеславовича был открыт. Сам Игорь Вячеславович сидел перед знакомой мне бутылкой коньяку, что-то писал и, похоже, время от времени отхлебывал из мензурки.

– А где же Шлыков? – спросил я. – Я вон лекарства достал, а его нет…

– А! Это вы! – хмуро отозвался врач, кладя ручку на лист. -

Присядьте.

Я сел на стул и устало вытянул ноги.

– В областную Шлыкова перевели, – сказал Игорь Вячеславович. -

Выпьете?

Он кивнул на бутылку.

– Почему в областную?

– Непроходимость кишечника. Сделали эндоскопию и… Короче говоря, опухоль у Шлыкова. Опухоль, несколько дней назад перекрывшая кишечник. Понимаете?

– Так это вы о нем, что ли, днем орали? – оторопело пробормотал я. – Эти молодые-то парни тогда – это о Шлыкове, что ли?

– О Шлыкове, – кивнул Игорь Вячеславович. – О нем. Выпейте, чего вы… Хороший коньяк. Даже странно – теперь ведь такая все отрава… Некоторая для меня неожиданность: не парез у него, а непроходимость. Коллеги правы были, правы… Что уж тут.

Клиническая картина… м-да. Вопреки многолетнему опыту. Не понадобились эти лекарства, извините.

– А что теперь?

Игорь Вячеславович посмотрел на часы.

– Не знаю. Может быть, уже прооперировали. Приезжайте завтра утром в областную. В хирургии скажут.

– Понятно.

Я двинулся было к дверям. Вернулся и стал выкладывать на стол аптечные коробочки.

– Видите, как получилось, – повторил Игорь Вячеславович. – Такая вот петрушка. Дело в том, что парез кишечника – это обычная картина после инфаркта. Типичная вещь! Неоднократно встречал на практике. Чертовня какая-то, честное слово. М-да… Вы бы выпили, правда… А?

12

Никто не спорит: осень была золотая. Но все равно уже довольно рано смеркалось, и город сразу расплывался, терял определенность своих простых очертаний и превращался в неясное переплетение темных пустырей, проулков, улиц, неожиданных поворотов и тупиков. Я позвонил Людмиле – и никого не застал. Тогда, недолго поразмыслив, купил в какой-то затхлой лавке картонный параллелепипед кефира, кусман колбасы да полбуханки хлеба – и поехал к Павлову дому.

Окна были темными.

Я захватил кое-какой инструмент и поднялся в квартиру.