Когда празднество закончилось, я вернулась в свои покои, расположенные неподалеку от царского дворика, и тихонько уселась за стол своей матери из черного дерева. Мерит стерла сурьму с моих глаз и красную охру с губ, а потом протянула мне ароматический конус с благовониями и стала смотреть, как я преклоняю колени перед
– А что было бы, если бы моя мать осталась жива? – спросила я у Мерит.
Нянька присела на край моей кровати.
– Не знаю, моя госпожа. Но вспомните о том, какие тяготы ей довелось перенести. Ваша мать потеряла в огне всех, кого любила.
Те покои Малкаты, до которых добрался огонь пожара, так и не были восстановлены. Почерневшие камни и обугленные останки деревянных столов по-прежнему виднелись чуть поодаль от царского двора, правда, теперь их буйно оплели виноградные лозы да вьющиеся сорняки, бороться с которыми было некому. Когда мне исполнилось семь лет, я настояла, чтобы Мерит отвела меня туда, а когда мы пришли на место, я замерла как вкопанная, не в силах пошевелиться, пытаясь представить себе, где находился мой отец, когда вспыхнул пожар. Мерит говорила, что причиной бедствия стала упавшая масляная лампа, но я краем уха слышала, как визири перешептывались о чем-то куда более мрачном – о заговоре с целью убить моего деда, фараона Эйе. За этими стенами в языках пламени погибла вся моя семья: брат, отец, дед и его царица. Выжила только мать, да и то потому, что находилась в саду. А когда Хоремхеб узнал, что Эйе погиб, то явился во дворец с армией за спиной и силой вынудил мою мать выйти за него замуж, поскольку она оставалась единственной законной претенденткой на трон. Я спросила себя, а испытал ли Хоремхеб угрызения совести, когда и она ушла в объятия Озириса, по-прежнему шепча в слезах имя моего отца. Иногда я думала о том, как она провела свои последние недели на земле. В то самое время, как Хнум лепил из глины мою сущность на гончарном диске, ее душа уже отлетала прочь.
Я оглянулась на Мерит, которая смотрела на меня полными скорби глазами. Ей не нравилось, когда я начинала задавать вопросы о своей матери, но она никогда не отказывалась отвечать на них.
– А когда она умирала, о ком она горевала сильнее всего? – спросила я, хотя уже знала ответ.
Лицо Мерит обрело торжественно-серьезное выражение.
– О вашем отце. И…
Я обернулась, забыв об ароматических палочках.
–
– И о своей сестре, – призналась она.
От удивления глаза у меня полезли на лоб.
– Ты никогда мне раньше этого не говорила!
– Потому что вам совсем не обязательно знать об этом, – быстро ответила Мерит.
– Но действительно ли она была взаправдашней еретичкой, как о том говорят?
– Моя госпожа…
Я уже поняла, что Мерит не собирается отвечать на этот вопрос, и решительно тряхнула головой:
– Меня назвали в честь Нефертити. Значит, моя мать не считала свою сестру еретичкой.
Во дворце имя Нефертити находилось под строжайшим запретом, и Мерит лишь сухо поджала губы, едва сдерживаясь, чтобы не отругать меня за это. Она уронила руки вдоль тела и уставилась невидящим взором куда-то вдаль.
– Дело было не столько в самой царице, сколько в ее муже.
– Эхнатоне?
Мерит неловко заерзала:
– Да. Это он изгнал прежних богов. Это он разрушил храмы Амона и заменил статуи Ра собственными изображениями.
– А моя тетка?
– Она приказала выставить повсюду свой лик.
– На месте богов?
– Да.
– Но куда же они подевались? Я никогда не видела ничего похожего на них.
– Ну, еще бы! – Мерит встала. – Все, что принадлежало вашей тетке, было уничтожено.
– Даже имя моей матери, – сказала я и вновь устремила взгляд на алтарь. Дым благовоний скрыл лицо богини-кошки. После ее смерти Хоремхеб забрал все себе. – У меня такое чувство, будто я родилась вообще без
Мерит кивнула:
– Да. Хоремхеб стер их имена со скрижалей.
– Он отнял у них жизнь. Он правил всего четыре года, но нас учат, будто его правление длилось долгие десятилетия. Но
Каждый год на праздник Уаг египтяне навещают посмертные храмы своих предков. А вот мне пойти было некуда. Я не могла почтить