Нефертити

— Мы расстались с ним, когда он отправился захватывать Митанни. Уже тогда он зарился на Египет и хотел вторгнуться в ваши пределы. Но мой уход нарушил его планы. Я взялся за их разрушение и действовал лишь по своей воле: меня жгла обида, а чувства никогда не были в ладах с разумом. Позже я успокоился. Он же только и думал о войне, видя, к тому же, сколь вы как полководец к ней равнодушны. И ныне настала та пора, когда он снова обрёл силы, вдвое увеличил своё войско, а жажда славы, богатства, чужой крови не даёт ему спать по ночам. Он безумец, тут уже ничего не поделаешь. Я мог его убить, но тогда я бы лишь умножил зло. Вы же не хотите, чтобы ваша держава обратилась в пепел и руины?

Фараон обладал хорошим воображением, и последние слова заставили его содрогнуться.

— Что я должен сделать?

Азылык в двух словах обрисовал все обстоятельства и ту надежду, которая ныне ещё есть.

— Может быть, стоит послать на помощь сирийцам часть своего войска, дабы увеличить потери хеттов? — предложил Эхнатон.

— Не стоит, — ответил оракул. — Посылать мало — значит, оскорбить сирийцев, много — лишить их воинственного накала. Суппилулиума костьми ляжет, но возьмёт эти города. Начнутся кровавые расправы, допросы и обнаружится, что вы, ваше величество, фактически объявили ему войну. Даже если он не сможет в тот же день выступить против вас — его войско, к примеру, будет обескровлено, — вернувшись, он спешно начнёт собирать другое, и тут его уже ничем не остановить. Больше того, он повсюду начнёт вырезать всех египтян, грабить купеческие караваны, суда, перекроет вам все торговые пути. И не успокоится до тех пор, пока не поставит вас на колени. С ним надобно обходиться осторожно. И гонцов найти сирийских или из Митанни, разыграть всё так, словно они оттуда и прискакали, завидев идущее войско. Сирийцы воспламенятся и дадут хеттам достойный отпор, ведь они будут защищать свои дома и своих детей!

По тому, с каким волнением и вниманием слушал его Эхнатон, Азылык понял, что тот ему поверил. Только сейчас он осознал всю надвигающуюся на него опасность и чуть не выронил из рук скипетр и кнут, два символа египетской власти, которые фараон обычно держал скрещёнными на груди.

— Поверьте, ваше величество, я не хотел тревожить ваш покой, ибо дал себе зарок: никому больше не служить, претерпев много неблагодарности от безумного вождя хеттов, жил спокойно у племянника, помогая ему...

— Так это вы разгадывали сны?! — догадался правитель.

— Мы вместе с племянником, — мягко уточнил оракул. — Не отрицаю, что помогал ему. Так вот, я не хотел ни во что вмешиваться. Даже когда Суппилулиума, предлагая мне золотые горы, попросил меня вернуться к нему на службу, я тотчас отказался. Но сегодня утром я увидел вашу жену... — на лице Азылыка вдруг вспыхнула слабая улыбка. — Она показалась мне воплощением всего божественного в этой жизни — красоты, счастья, радости, любви, материнства, и я вдруг подумал, как тонок этот божественный контур, как он хрупок, и нельзя оставлять его без защиты. Да, так я подумал. Это может показаться сентиментальной глупостью, но лишь в старости понимаешь, как верно обо всём судят дети... Я не утомил вас? На меня иногда нападает эта страсть с кем-то поговорить. Обычно я всё время молчу, ибо терпеть не могу болтунов, но мысли накапливаются, как опавшие листья и сухие иголки в лесу. И эта чувствительность меня ныне подвела, я сам, того от себя не ожидая, напросился на эту встречу, горя одним желанием — помочь вам уберечь ту красоту, которой вы обладаете...

Он снова улыбнулся, однако слова о красоте жены вдруг насторожили правителя. Он было поверил всему, что наговорил оракул, как вдруг оказывается, что Египет спасают лишь потому, что ранним утром дряхлый старик увидел царицу, воспламенился, узрев её прелести, и они напомнили ему о грядущей напасти. А если б Азылык не увидел этим утром Нефертити? Тогда через несколько месяцев Ахет-Атон и другие египетские города лежали бы в руинах? Слышал ли кто-нибудь большую нелепость, чем эта?!

Самодержец нахмурился, снова скрестил руки на груди, сжав символы власти, точно не желая больше слушать этот бред, но Азылык гордо вскинул голову и поднял руку.

— Не торопитесь, ваше величество, прогонять меня и подвергать незаслуженному оскорблению! Вы молоды, и я не держу обиды на вас. Когда-то и я ничего не принимал на веру, отвергая чужой опыт и набивая шишки на голове. Обыкновенному человеку это простительно. Шишки и раны подчас заменяют ему ум. Но вы правитель, отвечающий за весь народ, и не должны так потакать своему самолюбию. Я ухожу с горьким разочарованием и прежним убеждением в том, что все властители любят слушать только себя и восхваления себе! — последние слова прозвучали особенно жёстко, узкое лицо кассита побагровело, вздулись жилы на длинной шее.

Азылык склонил голову и двинулся к выходу.

— Подождите! — опомнившись, остановил его фараон. — Такая мысль у меня мелькнула, но я не собирался вас прогонять.

Оракул остановился.