Неформат. Тюрьма

Я заваливаюсь в проходняк. Три тела, явно с опаской, смотрят на меня и Славика. Пока присаживались, в хате послышался шум.

– Мужики падаль добивают, – усмехнулся Гоша. И точно, судя по звукам ударов, толпа просто добивала, причём ногами.

– Так всегда, – усмехается авторитет, – нельзя падать, иначе забьют. И первые забьют те, кому ты помог когда-то или спас, неважно. Они не простят тебе. Они не хотят быть должны, поэтому и жди всегда; они первыми будут топтать тебя, а если знают, что ничего за это не будет, тады вообще держись. И главное, Сапер, помни, предают всегда друзья. Поэтому, если хочешь по нашей жизни дожить до седых мудей, то не имей друзей, дешевле выйдет.

– Ладно, это лирика, – говорю ему я, – конкретно что?

– А по делу если, – закуривает Гога, – эти три ушлепана решили, что имеют три жизни, три жопы, дебилы короче. Мужичков под слом, а себе типа очечки заработать…

– Ну и в стойло их, – бурчит Слава.

– Ты бы помолчал, – укоризненно говорит Тбилисский, в былое время я бы не разговаривал с тобой…

– Конечно, – саркастически басит Омоновец, – трупы же, они молчат…

– Хватит, мужики! – обрываю обоих, – далее что?

– А, это тебе решать. – как-то даже устало говорит авторитет и протягивает мне кучу открытых маляв, – Читай пока, а мы с твоим приятелем порешаем, что с этими тремя делать. Пошли!

И они все уходят, оставив меня в одиночестве.

С каждой прочитанной малявой, у меня, вернее из меня, уходило все то, что было незыблемым и святым. Вера в дружбу и боевое братство и прочую херню отступила, на её место приходил холодный и точный расчёт и злость, не та злость, которая толкает на безрассудство, а выверенная, спокойная злость. Я закурил, даже не вслушиваясь в то, что происходит в хате. Я знал, Гога не упустит этот момент, он выжмет из него все. Мне было не жалко этих троих, без всякой философии, просто не жалко. А вот Шах… Да, тоже плевать. Ради эфимерной власти, на должности, вшивенькой, но должности, он поставил на кон все и проиграл. Где-то в глубине души я знал, что так будет, но я гнал это. Я не хотел даже в это верить, но реальность гораздо суровее и, в то же время, паскуднее. Приняв решение, я выхожу из проходняка. В хате вижу разгоряченные лица, нет даже не лица, маски, в которых ничего от людей нет. Звериная радость от того, что сегодня ты, а не тебя. И у тебя есть один день, вернее на один день больше, чем у куска мяса, что валяется тут, у твоих ног. Лишь омоновец Славик брезгливо смотрел на все это. "Ох, братка, трудно тебе придётся, очень трудно. Поверь".

– Ну что, решил? – Спокойно спрашивает меня Гоша.

– Я то решил, – кивая отвечаю я, – а тут? Что дальше?

– Не твоя забота. Курятник построим, – хохочет Гоша.

– Ладно, пошли, Славик, – говорю я, – кина не будет.

– Слава бьёт кулаком в тормоза; дверь, как в сказке, раскрывается и мы в коридоре.

– Бучи не будет, – говорю я смотревшему на нас оперу и взрываюсь, – А вы думали, кровищи будет литрами?!! Щас блядь, просто смотрил поменяют и все, а то вы не знаете…

Обратный путь занял немного времени и вот мы в хате.

– Ну, как все прошло? – заинтересованно спрашивает Шах, когда мы приземлились на шконарях. Вместо ответа я протягиваю ему малявы, которые мне подарил Гоша.

– Скажи, Шах, что не так? – тихо спрашиваю я его, – Только честно ответь, я прошу.

– Честно? – устало улыбается Валера, – А, если честно, то слушай. Ты, я, все вместе вернулись домой с Чечни. И что? Да ни хуя! На нас смотрят, как на волков, как на отребье. Если ещё афганцев как-то, то нас никак и песенки жалостливые не помогут. Вон, блядь, посмотри. Чехи, суки, в шоколаде, а мы последний хуй без соли… Кто кого, интересно, победил? Ты не знаешь? А я вот знаю, они победили те, кто сейчас с блядями в сауне. Они, сука, победили…

– А тебе, значит, блядей не хватало, жаба давит? – спрашиваю, в свою очередь, я.

– Ты понял, Сапер, о чем я! – почти орёт Шах, – И я буду свое брать, рвать и брать.

– Не подавись, Валера, – говорю я ему, – в три горла жрать – это не вариант.

– А что, Сапер, вариант? Что?

Валера вскакивает и начинает ходить кругами, – Это мы там были друзьями, а тут я пришёл в местное боевое блядство и что, а с меня не хуй взять и все, гуляй, Вася. Раз в год позовут, для толпы, веник возложить или ещё чего-нибудь и все, нет денег – на хуй иди. А я так не хочу и не буду.

– Ты прав, конечно, – говорю ему, но есть одно но…

– И какое же это но? – спрашивает Шах.

– Это – ты сам, а от себя ты никуда юне денешься, поверь мне.

– Я, как Лесик, подыхать не буду, хуй вам всем, – озверел Валера, – и ломится не буду. Надо, я и тебя, и мента этого завалю. Че думаешь, слабо?

Зря Шах это сказал, ибо Слава, по доброте своей душевной, просто снёс Валеру одним ударом с ног.

– И? – Слава вопросительно смотрит.

Я вздыхаю и подхожу к тормозам, после второго раза они открылись.

– Начальник забери одного у нас, плохо ему.

– Живой хоть? – интересуется продольный.

– Да вроде, – пожимаю плечами.

– Ладно, щас позвоню, – и закрывает дверь. – Не хило ты его приложил, – говорю Славику.