Читаем Неформат. Тюрьма полностью

Открываются тормоза и… – Принимай подкрепление, повстанцы! – слышим голос коридоров. Батюшки святы, сначала огромные базарные сумки и потом нечто шкафоподобное.

– Здорово мужики! – миролюбиво произносит шкаф.

– И тебе не хворать, – отвечаю я ему, – чьих будешь?

– Славик. Я сразу говорю сто вторая, мент, омон, а в красную не пойду. На хую я там всех видел, – ощетинился мужик.

– Ну, мент, так мент. Сюда греби, – зовёт его Шах. Минут через десять, мы уже, как старые приятели, ржем над историей Славика.

История проста, как вся наша жизнь. Решил Слава после трудного рабочего дня, пивка испить, ну и затарился оным и до хаты, а тут соседка, будь не ладна, мол "сосед, чурки хату сняли, шприцы на лестнице появляются, а у нас дети, сам понимаешь, а участковый с них лаве рубит"…

лава добрый и большой, так что дверь, после того, как Славика послали, вылетела вместе с говорившим чуркой на раз. А так как дерева говорящего много было, ну и устроил наш герой лесоповал. В итоге, один умер, но умер сразу, раскаялся видимо. Слава же, как честный мент, вызвал своих, свои же его и упаковали. Поэтому, мент Слава люто ненавидит ментов и готов стать на воровской путь, со всеми вытекающими.

– Ну ты, брат, даёшь, – говорит Шах, вытирая слезы от смеха, – это не Чечня, это мирные чурбанистанцы…

– А, по хуй, – лениво цедит наш новый друг, – не люблю я их и все тут,

Вечер шёл своим чередом, нарды надоели, а в терца катать было лень. Но веселуха началась после поверки, когда от малолеток пришла малява, если откинуть всю воду, то суть вопроса такова: Во время ужина, один упустил газы, ну бывает, но совет стаи огорчился и генератору сероводорода залили очко расплавленным целофаном. Вот теперь они, малолетки, спрашивали, правильно ли они сделали и зачтется ли это на их авторитете на взрозляке.

– Идиоты, – вымолвил Шах, – сначала делают, потом думают, как и везде, как и всегда.

– Да ладно, Валера, – отвечаю я ему, – просто ещё одному жизнь сломали и все.

– Не, братка, – качает головой Шах, – он сам себе сломал. Он что думал, как в песнях будет? Круга наслушался, да ни хуя подобного, романтики хочет, так пусть жрёт полной ложкой, а то очередь в блатные, как в Мавзолей.

– Щас, нет очереди к вождю, – поправляет слава.

– Поэтому и нет, что все в блатари лезут, – парировал Шах…

Не прошло и ночи, как в дальнем проходняке возникла возня.

– Сапер, иди, разберись, – просит Шах. Делать нечего, топаю на звуки то ли борьбы, то ли ещё чего.

– Не ходи, Сапер, – останавливает меня Дед Шорник, там своя возня.

– В смысле? – недоумеваю я.

– Штаны свисли, – усмехается Дед, – там в семейке Машку завели.

– Они охуели, Дед? -опешил я уже окончательно.

– А тебе ли не по хер? Они с ней полоскаются – посуда своя, все по согласию. А то, что на общак не дают, их право. Если что, я первый, поверь, спрошу с этого стада.

Обескураженный я возвращаюсь назад.

– Что там? – сонно спрашивает Шах.

– А у нас девочка с волосатыми ногами и хером до колен, – сообщаю я Валере.

– Ааа, тогда я спокоен. А то какая же правильная хата без петуха, непорядок. Давай спать, утром, не дай бог, дернут куда..

В общем, накаркал…Утром, ещё до поверки, меня разбудил дорожник и протянул маляву – Тбилисский был обеспокоен тем, что блатари в двух хатах решили голодовку замутить и все остальное стадо вроде как за. Это было не очень хорошо, ибо, после такого гайки завинтят, мама не горюй. Бужу Славика и Валеру, ввожу их в курс. Шах, почесав репу, выдыхает, – Звони маме, папе, кому хошь короче.

Делать нечего, звоню…

Нач опер, как-будто живёт на работе, берет трубку и, молча выслушав, говорит, – Сиди на жопе ровно, сейчас переговорим. Сейчас длилось почти до обеда. Я уже до гудения в ногах наматывал круги на пятаке, Славик сходил на прогулку и принёс неутешительные новости, – Две хаты под нами голодняк будут объявлять, это сто пудово, нас красными объявят и крест поставят, что делать будем?

– А ты, что предлагаешь? – спрашиваю я бравого омоновца.

– Да, головенки поотшибать и на хуй, – спокойно говорит Слава.

– Так, они же в хате…– начинаю я, но Слава меня перебивает.

–-Я тя умоляю, не смеши пизду, она и так смешная. Те ли не по хер?! Мы в Чечне не боялись этих маромоев, а тут шурки. Да эту стаю ссаной тряпкой разогнать, как два пальца.

Слава, по ходу, настроен решительно.

– Он, прав! – вдруг, говорит невесть откуда-то появившийся Дед Шорник, – тут либо вы возьмите верх, либо вас раком поставят, без вариантов.

– И, что делать? – спрашиваю я, хотя ответ знал на перед.

– А то ты не знаешь? – хмыкает Дед, – Предложи начальнику, пусть вас выведут на ночку к ним в гости, там и порешите свои проблемы.

– Понятно, – говорю я, хотя, помимо понимания, приходит понимание тупика. Хата остаётся, по сути, без присмотра, поэтому любой вариант перспективу имеет лишь одну, хреновую.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное